http://bg.ru/society/anatomiya_chinovnika_teoriya-11895/
21 сентября 2012
Чиновники занимают в структуре российского общества непропорционально большое место — со стороны кажется, что их очень много, им достаются все ресурсы, они неуязвимы для критики и всегда выходят сухими из воды. Социолог Симон Кордонский полагает, что российские чиновники — это не класс и не прослойка, а сословие, и система эта сформировалась еще при Петре Первом. Ирина Калитеевская расспросила Кордонского, можно ли эту систему поменять и что она значит для Москвы
Текст: Ирина Калитеевская
БГ: Каково место чиновничества в структуре российского общества?
Симон Кордонский: С 2002 года был принят большой пакет законов о государственной службе. Согласно этим законам, чиновники в России позиционируются как группа с выделенными по отношению к не чиновникам (и другим неслуживым людям) правами и обязанностями. Это прямо прописано в тексте законов. По Конституции РФ все люди равны перед законом, но по законам о государственных служениях — совсем даже не равны. Такое разделение людей характерно для сословного общества.
Согласно закону о системе государственной службы, у нас есть три вида службы. Во-первых — государственная гражданская служба, в которую, в свою очередь, входит три ее подвида: государственные федеральные служащие, государственные региональные служащие и дипломаты. Во-вторых, есть военная служба, там у нас где-то 9 отдельных групп — служащие в российской армии, во внутренних войсках, в системе служб безопасности, в МЧС... Еще у нас есть правоохранительная служба — по ней в целом закона нет, но работа каждого правоохранительного министерства и ведомства регламентируется отдельным законом: скажем, в законе о таможне оговорены права и обязанности людей, которые служат в этой системе. Дальше есть закон о статусе судей, закон о статусе депутатов, закон о муниципальной службе...
Внутри каждой из этих категорий есть своя официальная иерархия, она обозначается чинами и рангами. У федеральных государственных служащих иерархия начинается от действительного государственного советника первого класса и кончается какими-то референтами, в военной службе — от генерала армии до лейтенанта. И примерно такие же иерархии есть у всех служивых сословий.
Все эти законы в совокупности задают границы групп, которые можно назвать служивыми сословиями.
В подавляющем большинстве стран политики, приходя к власти, назначают чиновников, а у нас чиновники, находясь у власти, назначают политиков
БГ: А на западе права и обязанности чиновников выглядят как-то иначе? Почему там они не превращаются в сословия?
Кордонский: Это вопрос не ко мне. Единственное что я знаю, — в подавляющем большинстве стран политики, приходя к власти, назначают чиновников, а у нас чиновники, находясь у власти, назначают политиков. Скажем, как у нас происходит формирование органа представительной власти Федерального собрания? Его же формирует, в конечном счете, аппарат Администрации Президента РФ.
БГ: Как устроены все остальные сословия?
Кордонский: В России огромное количество сословий. Я вместе с соавторами даже попытался их перечислить и определить примерную численность — эта статья опубликована в первом номере «Отечественных записок» за этот год. Мы там выделили четыре группы сословий: власть — это служивые сословия; народ — это работающие по найму, пенсионеры, бюджетники; потом активное население — это лица свободных профессий, предприниматели и т.д.; и маргиналы — то есть люди, выпавшие из системы, или те, относительно которых государство затрудняется в определении их сословной принадлежности. Ну, например, судимые, находящиеся под следствием или в заключении. Маргинальные группы формируются за счет действий власти по наведению порядка. Представители служивых сословий изымают людей из народа, из активного населения — предпринимательского сословия — и даже из власти за совершенные ими правонарушения и переводят этих людей в маргиналы.
БГ: А в чем социальная функция служивых сословий?
Кордонский: У нас есть природные ресурсы, практически полностью монополизированные государством, есть властные ресурсы, тоже монополизированные государством, но не полностью, есть информационные ресурсы, финансовые ресурсы... Но это ресурсы, а не деньги и не товары, поэтому их всегда не хватает. Возникает система, обеспечивающая распределительную справедливость при раздаче ресурсов, то есть чтобы каждому сословию и каждому члену сословия было обеспечено то, что ему «положено» , то есть досталось сообразно его статусу.
Есть сословие водителей, и они платят гаишникам в основном не за конкретные нарушения — ведь к водителю всегда можно придраться, — они выплачивают ренту распорядителям «полосатой палочки»
Отношения внутри служивых сословий связаны в первую очередь с дележом ресурсов. Вот есть, к примеру, федеральный бюджет. И есть публичная процедура, в ходе которой определяется, какая его часть пойдет на каждую службу — сколько на государственную, сколько на военную, и так далее. Потом начинается передел, связанный с тем, что у нас есть, например, государственные гражданские служащие, которые обеспечивают военную службу, и их деятельность оплачивается из военного бюджета. То есть тут начинается очень серьезная скрытая борьба — сколько чиновникам из одного сословия причитается из бюджета, выделенного другому сословию за обеспечение его деятельности.
И есть третий этап дележа, который я называю сословной рентой. По закону сословия не иерархизированы — нет закона о том, что, скажем, военные важнее гражданских. А по жизни такая иерархизация происходит. И проявляется она в сборе ренты: те сословия, которые ниже в иерархии, платят — то есть выделяют ресурсы — тем, кто выше в иерархии. Ну, простейший пример — это ГАИ: у нас есть сословие водителей, и они платят гаишникам в основном не за конкретные нарушения — ведь к водителю всегда можно придраться, — они выплачивают ренту распорядителям «полосатой палочки». Такого рода отношения есть по всей системе, хотя называться они могут по-разному — например, сертификацией или лицензированием. Это тоже форма изъятия сословной ренты.
Еще один неформальный способ дележа — откат. Обычно экономика крутится вокруг ставки банковского процента. Центральные банки инвестируют деньги в экономику, продавая их базовым банкам. Базовые банки продают их уже более мелким банкам, повышая ставку. И если цена денег уменьшается, экономика начинает развиваться более интенсивно, а если увеличивается — то она начинает стагнировать. Но поскольку у нас не деньги, а финансовые ресурсы, распределяемые чиновничьим аппаратом, у нас динамизирующим фактором экономики является не цена денег, а нормы отката. Ресурсы же нельзя раздавать бесплатно. Вот плата за предоставление ресурсов и называется «откат». Высокая норма отката приводит к стагнации ресурсного хозяйства, коим является наша экономика. Норма отката регулируется репрессиями, под которые попадают, в том числе, те служивые люди, которые «берут не по чину».
БГ: Вы описываете систему, при которой паспортистка в паспортном столе стоит в иерархии выше всех тех людей, которые приходят к ней за паспортом. Но при этом ресурсов ей достается явно меньше, чем большому числу ее посетителей.
Кордонский: У нас есть и классовое расслоение, расслоение по уровню потребления — но в рамках сословий. Все виды расслоений есть, и человек в пространстве этих расслоений расположен. Еще есть корпоративное расслоение — потому что «газпромовские» совсем не то же, что «минсельхозовские». Есть богатые учителя и бедные учителя — это классовое расслоение внутри сословия. И есть богатые менты и бедные менты. Но сравнивать богатого мента и богатого учителя невозможно, потому что они существуют в разных социальных пространствах, в разных корпорациях и принадлежат к разным сословиям.
БГ: А как устроены эти корпорации?
Кордонский: Только-только начинаем над этим работать, пока данных по этому поводу у нас очень мало. Мы называем корпорациями группы, которые работают на рынке дележа ресурсов из бюджета. Вот есть какой-нибудь муниципальный район, и он по отношению к региональной власти выступает как корпорация. Эта корпорация требует увеличения количества ресурсов, которые полагаются на район. Таких корпораций множество. По сути это сообщества, которые предъявляют интегрированные требования своих членов на удовлетворение их потребностей в ресурсах.
Вот относительно недавно Глеб Павловский придумал «оранжевую угрозу» — и тут же сформировалась корпорация, которая обосновала необходимость выделения ресурсов на борьбу с ней
Корпорации формируются, например, как ответ на любую угрозу. Вот относительно недавно Глеб Павловский придумал «оранжевую угрозу» — и тут же сформировалась корпорация, которая обосновала необходимость выделения ресурсов на борьбу с ней. Сколько бабок попилили! Никакой структуры у них не было. Это были отдельные пиарщики, политтехнологи, какие-то силовики.
Другой пример — наш главный санитарный врач, который регулярно говорит про угрозы. И тут же формируются корпорации для их нейтрализации. Если покопать, это находится абсолютно везде! Если есть опасность социального взрыва, для ее нейтрализации тоже формируется корпорация. И коррупция — это тоже угроза, и для борьбы с коррупцией формируется корпорация по распилу ресурсов, выделенных на борьбу с коррупцией.
БГ: Насколько устойчива такая система? Что может ее пошатнуть?
Кордонский: Дефицит ресурсов.
БГ: И все?
Кордонский: Конечно. А что еще?
БГ: Например, изменение общественных представлений о том, что такое социальная справедливость. В описанной вами системе справедливость — это когда каждый имеет свое твердо зафиксированное место в иерархии и получает столько, сколько положено человеку, находящемуся на этом месте. Но это явно не единственное представление о справедливости. Не может ли случиться, скажем, что людей, которые оказались в самом низу, это по какой-то причине перестанет устраивать?
Кордонский: Ну, ресурсов всегда не хватает, и поэтому всегда есть недовольство. Проблема в том, чтобы эти недовольства были управляемы, а для этого надо, чтобы они не синхронизировались. Не хватает денег — покроем водкой, как было при Советской власти. Собственно, искусство управления заключается в таком умении балансировать между разного рода дефицитами. Но когда дефициты синхронизируются — нет ни водки, ни денег, ни табака, как в 1990 году, вот тогда совсем плохо становится.
БГ: Ну вот активной части общества денег вроде бы хватает, но система перестает казаться им справедливой.
Кордонский: А «активной части общества» просто нет места в этой системе. Они ничего не производят, но претендуют на очень высокие импортированные стандарты потребления. У нас же сейчас своеобразная ситуация: довольно много людей, 15-17% населения (это те, кто имеет загранпаспорта), находятся в пограничном слое между ресурсным ядром и заграницей. И усилия этих людей направляются на то, чтобы ресурсы из ядра увести сначала в пограничный слой, потом за границу, там конвертировать в товары и деньги, а потом ввезти их сюда и снова превратить в ресурсы. И вот то, что вы называете «активной частью общества», это люди из пограничного слоя, у которых ноги в ядре — они все равно работают или в госконторе или в частной конторе, находящейся под государственной крышей, — тело где-то в пограничном слое, а голова — в тех странах, откуда они заимствуют свои идеи и ценности, Они стремятся потреблять, как в Англии, например, а пользоваться ресурсной базой — как в России, пристроившись к какому-нибудь ресурсному ручейку. И, конечно, эти люди недовольны, потому что «хотят странного», того, что ресурсное государство не может дать ни при каких условиях.
«Активная часть общества» недовольна, потому что «хочет странного», того, что ресурсное государство не может дать ни при каких условиях
БГ: Вы говорите, что в пограничном слое оказывается довольно много чиновников. Но это же должно у них вызывать довольно серьезный когнитивный диссонанс.
Кордонский: Конечно. Но это само по себе ни на что не влияет. Как было при советской власти? Знали бы вы, какие диссиденты сидели в ЦК КПСС и в КГБ, особенно в последние годы их существования. Пока есть поток ресурсов, они травят политические анекдоты на работе и мусолят слухи из интернета, но бумажки подписывают. А вот если нефть кончится (то есть цены на нефть настолько сильно упадут, что перестанет хватать финансовых ресурсов для закупки импорта), начнется синхронизация дефицитов. Тогда это интеллигентское недовольство может слиться с народным протестом против дефицита. И вот это — серьезная ситуация.
БГ: А какая-то эволюция этой системы возможна?
Кордонский: Эволюция системы возможна, если есть время, то есть неразрывная и общепринятая связь между настоящим, прошлым и будущим. У нас такой связи нет, прошлое - отдельно и у каждого свое, будущее — такое же. Есть люди, ориентированные на будущее, считающие что прошлое не значимо. Я их называю прогрессистами. Ну, типа Чубайса и прочих. Есть те, кто ориентированы на воспроизведение прошлого, это фундаменталисты. Вот сейчас власть пытается насадить фундаменталистское, имперско-советско-православное мировоззрение, где РПЦ играла бы роль идеологических отделов ЦК КПСС.
Но аппаратные люди живут в актуальном времени, во времени бумаг, которые они расписывают, подписывают, согласуют и прочее. У них вообще нет прошлого и будущего, одно настоящее, и потому не может быть идеологии. Изменения во времени в нашей системе возможны только как самовоспроизведение и самосохранение ее основных отношений, связанных с распределением ресурсов. Не знаю, можно ли считать такое эволюцией. Вот является ли смена основных ресурсов «зерно» и «трудовые ресурсы» на ресурс «нефть» эволюцией системы?
Аппаратные люди живут в актуальном времени, во времени бумаг, которые они расписывают, подписывают, согласуют и прочее. У них вообще нет прошлого и будущего, одно настоящее
Были люди, такие как Берия, Хрущев, Андропов, которые попытались радикально ее модернизировать, но известна их судьба. А Леонид Ильич Брежнев был просто человеком системы — он понимал, что ничего нельзя изменить. Почитайте воспоминания о нем, он был разумный человек, но осознавал, что сделать ничего нельзя. Вот Горбачев, вероятно в силу своего провинциализма, начал радикальные реформы, и СССР развалился в результате на 15 своих подобий, иногда карикатурных.
БГ: То есть изменение баланса прогрессистов и фундаменталистов не имеет никакого значения?
Кордонский: Никакого. Оно может повлиять на ситуацию, только если будет синхронизация дефицитов и последующий коллапс системы. Тогда протест против дефицита окрасится либо прогрессистски, либо фундаменталистски. Иной системы координат наша интеллигенция за сотню с лишним лет придумать не смогла.
БГ: В начале вы сказали, что эта сословная система была зафиксирована законами, принятыми с 2002 года. То есть так было не всегда?
Кордонский: Нет, почему же. При Советской власти были сословия рабочих, крестьян и служащих. Из этих сословий вербовалась КПСС, которая представляла собой сверхсословие. И в рамках этого сверхсословия была уже чиновничья специализация — партийная, хозяйственная, силовая. Это система 300-летней давности, еще Петр Первый ввел сословное деление, и логика этого деления сохраняется, хотя сами сословия меняются в ходе того, что я затруднился бы назвать эволюцией.
БГ: А когда распался Советский Союз, что с этими сословиями произошло?
Кордонский: Как и в 1917 году, начался дефицит, распределять стало нечего, кончилась распределительная справедливость, и началось становление классового общества, расслоение по уровню потребления. Естественно, те советские сословия, которым был гарантирован определенный уровень потребления, — военные, учителя, врачи и прочие, — начали протестовать. И власть, сформировавшаяся в конце 1990-х — начале 2000-х годов, пошла на восстановление распределительной социальной справедливости. Для этого нужно было изъять деньги с рынка, превратить их из денег в финансовые ресурсы — и снова наладить их распределение. Этим занимались сначала Чубайс, а потом Кудрин. Чубайс национализировал рубль, предварительно уничтожив альтернативные валюты, которых было множество — ну, доллар ходил, бумаги МММов всяких. Постепенно рубли из денег превратились в финансовые ресурсы, и их начали распределять в пользу обиженных — учителей, врачей, военных. Это сделала уже новая власть, которая возникла после 2000 года. Но предпосылки были созданы Чубайсом — во имя сохранения целостности государства.
Практически никто не живет на зарплату или на пенсию, у всех есть другие источники доходов. Нет бедных в стране
БГ: То есть в этот момент у общества была возможность превратиться в классовое?
Кордонский: Да, как и в 1917 году. Государство должно было отказаться от своих социальных обязательств, перестать заботиться о благе народа. Дать народу, наконец, возможность позаботиться самому о себе. И тогда это очень медленно, очень болезненно, но пришло бы... Выпали бы функции, в этой системе ненужные — например, всеобщее образование, всеобщее здравоохранение, армейская служба. Было бы очень жесткое социальное расслоение.
БГ: Большее, чем сейчас?
Кордонский: Много больше. Я езжу по стране, и вижу, что социальное расслоение есть, но размеры его совсем не такие, как пишут публицисты. Оно существенно меньше. Потому что практически никто не живет на зарплату или на пенсию, у всех есть другие источники доходов. Нет бедных в стране.
БГ: Это неожиданное утверждение.
Кордонский: У фонда «Хамовники», в котором я научный руководитель, было исследование бедности. В стране действительно есть недостаток ресурсов, и есть люди, которые испытывают их дефицит. Но они себя определяют не как бедных. Они говорят: «мы живем, как все». Бедные — это понятие классового общества. А в сословном обществе есть люди, по отношению к которым существует некоторая социальная несправедливость — им распределяется недостаточное количество ресурсов. Они жалуются на это власти, и власть реагирует, давая дополнительные ресурсы. И все жалуются. Люди, регионы, муниципалитеты изображают из себя сироток, все пишут бумаги о том, как у них плохо. А когда смотришь «в поле», ничего подобного. Есть какая то официальная безработица, но практически все люди при деле. И налогов не платят. Есть, конечно, такие совсем тяжелые случаи, такие как мигранты первого года или матери-одиночки. Там, действительно, серьезная ситуация, но это не массовое явление.
БГ: Получается, что, хотя реальной бедности, как вы говорите, практически нет, и эта система очень устойчива, в ней много людей, которые чувствуют себя обиженными?
Кордонский: Да все считают себя обиженными потому что вроде как неким абстрактным «другим» досталось больше при дележе и распиле ресурсов, чем им. И сделать с этим ничего нельзя, ресурсная система так устроена, что «пряников на всех не хватает».
БГ: И единственный из нее выход — мучительный, болезненный переход к классовому обществу...
Кордонский: ...который никак не может состояться. Но там, где классовое общество, тоже, знаете, бардак. Не говоря уже о том, что в кризисных ситуациях ресурсная система устойчивее классовой, потому что она может мобилизоваться, может сконцентрировать ресурсы. Во время войны, например, она позволила людей поставить на паек и перекинуть в течение полугода существенную часть производственной базы на Урал и за Урал.
Но там, где классовое общество, тоже, знаете, бардак
БГ: Москва — город, в котором сконцентрировано огромное количество представителей служивых сословий. Как это на него влияет?
Кордонский: Москва — это центр распределения ресурсов. И даже географически она построена как центр распределения ресурсов: все дороги ведут на Старую площадь. Там — нулевой километр. И усилия людей, муниципалитетов, предприятий и организаций направлены на то, чтобы застращать Москву и добиться выделения от нее выделения дополнительных ресурсов для нейтрализации придуманных местными чиновниками угроз. Вся страна перед Москвой прибедняется. И ненавидит сословие «москвичей».
|
