|
Журнал "Коммерсантъ Weekend", №49 (294), 21.12.2012
Котик сдох
Юрий Сапрыкин ("Афиша-Рамблер")
То, что о фейсбуке приходится говорить в прошедшем времени — хотя бы в ретроспективе уходящего года,— это само по себе странно. Те несколько лет, что мы провели вместе, фейсбук не переставал выглядеть как котенок с фотографий, которыми изобилуют его же страницы: он был вечно юн, свеж, приятен во всех отношениях, почти лишен биографии — а значит, свободен от ошибок и грехов (почему-то общеизвестная история компании Цукерберга, зафиксированная в фильме Финчера, к этому уютному интерфейсу совершенно не клеилась), никому не успел досадить и по-прежнему находился в золотой поре невинности. И вдруг оказывается, что котик тоже подвержен изменениям и в каких-то отношениях уже не тот, и вообще как-то не радует.
Едва ли не самым популярным типом фейсбучного высказывания к концу года стало обличение здешних недостатков и неудобств в сравнении со старым ЖЖ (или расширяющим экспансию "В контакте") — статусы редактировать нельзя, комменты не ветвятся, музыку так просто не вставишь,— что, по мнению высказывающихся, лишает пребывание в фейсбуке всякой прелести и смысла. Некоторые из недовольных удаляют аккаунты, иные не подают признаков жизни. Главным итогом года, если смотреть изнутри фейсбука, становится разочарование в возможностях самого фейсбука; как правило, оно маскируется под недовольство здешней функциональностью или правилами формирования френд-ленты (которые и правда меняются, наглядно и вместе с тем незаметно, что придает пребыванию в FB несколько параиноидальный характер). В свете всеобщего уныния и исхода уже не очевидно, есть ли вообще предмет для разговора, чем мы так очаровывались, был ли мальчик?
Отмотаем пленку на пару лет назад.
Рискну предположить, что в какой-то момент в фейсбуке случилось то, чего не происходило ни в старом ЖЖ, ни в заново открываемом многими "В контакте": здесь собралась критическая масса пользователей более или менее одного круга, достатка и взглядов на жизнь, достаточная для того, чтобы составить "общество", свой круг, рассесться на идеальным образом организованной кухне, где собравшимся всегда есть что обсудить. Образ журнала, который употребил Григорий Ревзин в памятном статусе на увольнение из "Большого города" Филиппа Дзядко, "клуб на сотню тысяч человек", скорее, можно отнести к самому русскоязычному фейсбуку. Речь не о том, что в ФБ "собрались лучшие люди" или "зародилось гражданское общество" — но тут возникла довольно большая и разношерстная компания с общими темами для разговора (и достаточно разными на них взглядами), а это уже немало. В отличие от старого ЖЖ, где требовалось специальное усилие, чтобы "развиртуализироваться", в ФБ более или менее все фигурируют под своими именами, достаточно эксгибиционистски относятся к подробностям личной истории, и поэтому кажется, что знакомы через одно рукопожатие (даже если это не так). Как пел другой властитель дум 20-летней давности, "здесь нет чужих, здесь только свои, здесь нет тех уродов, что виноваты" — и действительно, чувство морального превосходства над некоей трудноопределимой "партией зла" тоже обеспечивало уют. На все важные и сложные события фейсбук реагировал немного по-своему, и эта реакция была слишком эмоциональной и сиюминутной для официальных медиа — 24 сентября 2011 года здесь паковали виртуальные чемоданы и подсчитывали, кому сколько стукнет через 12 лет, 4 декабря перекидывали друг другу снятые на айфон ролики с избирательных участков и следили за тем, какой из новостных сайтов задидосили, 10 декабря перепощивали инструкции, что брать с собой на случай задержания и куда звонить, если это задержание состоялось. Говорить о том, что фейсбук породил Болотную — слишком смелое преувеличение, но, вероятно, он на каком-то глубинном уровне создал чувство общности, энергией которого питалась Болотная. И чувство это строилось не только на том, что "все побежали, и я побежал" — как и во всяком нормальном клубе, в углу сидели люди, которые просто тихо выпивали, или ставили любимые песни, или сплетничали: в общем, шла жизнь.
Пришел декабрь, и клуб превратился в мастерскую. Закипела работа: здесь открывали ивенты, рисовали плакаты, собирали средства, подписывали открытые письма, голосовали за хедлайнеров будущего митинга, выкладывали ролики с митинга предыдущего. Вдруг появился общезначимый культурный код: новый Пелевин или песни Ланы Дель Рей по нынешним временам интересны не всем, а про Навального на проспекте Сахарова каждому было что сказать. И самое неожиданное — возникло ощущение, что этот клуб в состоянии поменять что-то в реальном мире, что в руках его участников есть инструмент, который работает по не вполне понятным правилам, но, кажется, работает: как известно, крайне эмоциональный статус Варвары Туровой (кстати, совладелицы клуба "Мастерская") заставил московские власти согласовать маршрут шествия 4 февраля, и этот случай выглядел лишь метафорой, предвестием тех великих дел, которые могут сотворить вовремя написанные статусы и правильно сделанные перепосты. Но дел не случилось, перепосты все больше напоминали змею, кусающую себя за хвост, обсуждение общих тем перешло в эмоциональное накручивание друг друга по их поводу, радость от того, что "все мы здесь сегодня", сменилась выяснением, что имел в виду твой собеседник, ставя лайк под неприятным тебе комментом, и не стоит ли по этому поводу раздружиться с ним навеки.
Переломным моментом, видимо, стала история с судом над Pussy Riot, во время которого все привычные темы и ощущения фейсбука-2012 — инвективы в адрес "партии зла", риторические вопросы, "что нужно еще с нами сделать, чтобы мы вышли и не ушли", обещания "не забыть, не простить" (действующие, как правило, до следующего обновления ленты) — вдруг сошлись с непривычным ощущением морального релятивизма: в разговоре про Pussy Riot приходилось учитывать такое количество нюансов и делать столько оговорок, что чувство безусловной моральной правоты рассыпалось на множество мелких кусочков. Учитывая, что все ручки в тот момент были выкручены на максимальную громкость и каждый нюанс и оговорка то ли могли непоправимо навредить обвиняемым, то ли грозили самому тебе клеймом предателя,— видимо, именно на этом пике всеобщей взвинченности из фейсбука окончательно выкачали воздух.
Некоторые, впрочем, считают, что это произошло в тот момент, когда Цукерберг в очередной раз изменил секретные настройки, и вдруг оказалось, что клуб на сотню тысяч друзей превратился в "Клуб любителей моцареллы". И что именно встроенная в ленту реклама виновата в том, что теперь здесь невозможно найти ссылок на статьи, которые все читают этим утром, или ролики, которые тебе необходимо увидеть именно сейчас — и дело вовсе не в том, что этих статей и роликов попросту не осталось. Многим из участников "клуба на сотню тысяч" пришлось в этом году что-то потерять и кое в чем разочароваться — и услышать по этому поводу кучу глупостей и обидных несправедливостей от своих фейсбучных друзей; так что, может быть, и хорошо, что Цукерберг все прячет: пусть лучше будет моцарелла, чем вот это все. Кто-то переехал в твиттер, где все злее и динамичнее, и там уже сложились свои круги и клубы. Кто-то переключился на фотографии с путешествий. Кто-то продолжает задавать риторические вопросы в пустоту. Кто-то ведет патологически подробный дневник, как будто пытаясь заговорить то действительно важное, о чем говорить не хочется. Кто-то пытается вернуться от придумывания лозунгов и манифестов к сплетням и роликам с YouTube — но получается как-то неловко. Жизнь идет своим чередом, и все равно есть ощущение, что в этом доме кто-то серьезно, если не смертельно, болеет, но говорить промеж собой об этом не принято. Здесь по-прежнему появляются резонансные статусы, которые в мгновение пересылают друг другу сотни человек,— как правило, они посвящены какой-нибудь непоправимой беде и написаны так, будто голос автора срывается на крик.
Недавно я шел по Тверской, у подземных переходов, как водится, стояли нищие, собирающие подаяние. И я вдруг обратил внимание, что у них изменились плакаты. Если раньше каждый писал максимально подробные тексты — мол, у ребенка остеопороз 4-й степени, в Морозовской больнице вышвырнули на улицу, жить негде, сами мы не местные, украли все документы,— то теперь у всех в руках одинаковый набор из трех слов: "Помогите, умирает ребенок!" Наверное, в таком климате, да при таком потоке информации, да на таком эмоциональном фоне, как нынешней зимой, ничто другое и вправду не работает.
Подробнее: http://www.kommersant.ru/doc/2091797
|
