http://esquire.ru/china-school
6 декабря в 13:25
Российские учителя, которых массово сманивают в Китай, рассказывают, почему они туда едут, насколько тяжело учить китайцев и чему они учатся сами. Записала Юлия Богатко.
Музыка
ИВАН МИШУНИН: «Я вырос в Благовещенске; городишко Хайхэ был виден из окна — грязь, лачуги и бездорожье. На моих глазах на китайской стороне Амура выстроились небоскребы, а Благовещенск погряз в нищете. Потом, когда я уже учился в Москве, я часто ездил с концертами в Азию и объехал весь Китай — тут теперь в любом захолустье залы на тысячу-две зрителей.
Китайцы обожают русскую музыку. Залы переполнены, если в программе Чайковский и Рахманинов, но не меньше любят и советские песни. Часто зрители, в основном крестьяне, просят сыграть в конце концерта «Катюшу» и «Подмосковные вечера» и хором подпевают — они уверены, что это китайские народные песни. Возможно, их привлекают красивые мелодии, которых нет в их собственной музыке, и конфликт, отличающий наши симфонии и сонаты от созерцательной китайской традиции. К тому же «культурная революция» сильно изменила собственную культуру Китая и копировала много из советской. Впрочем, им тогда было и не до музыки. Теперь, когда они снова ею увлеклись, русские музыканты — как правило, выпускники именно Московской консерватории — сидят на самых ответственных позициях лучших городов Китая и лучших университетов.
Такая востребованность — плюс моя искренняя любовь к этой стране — привели меня к тому, что сразу после консерватории, в 2005 году я по первому попавшемуся контракту уехал туда работать. Это была самая обыкновенная музыкальная школа на юге. Мне с ходу предложили квартиру, полный соцпакет, нормальную зарплату. Уже через несколько месяцев я стал совладельцем школы. Наши ученики начали побеждать на разных конкурсах. Я познакомился со всеми лучшими музыкантами города, и мы регулярно давали концерты. Это, кстати, один из исторических принципов Московской консерватории: какие бы ни были заслуженные профессора — все регулярно играют, тогда как китайские преподаватели больше теоретики.
Потом судьба свела меня с легендарным китайским пианистом Лю Ши Кунем, лауреатом самого первого Конкурса им. Чайковского 1958 года, который владеет теперь сетью из 98 музыкальных школ по всему Китаю. Он предложил мне переехать в Гонконг и быть его правой рукой — так я стал арт-директором всей сети. Я ездил по школам и собственными руками показывал, как можно научиться играть в так называемой русской школе пианизма. Речь об особом способе прикосновения к клавишам, когда играют весом кисти с расслабленной рукой, отчего звук получается теплый, ласковый и благородный. Европейская салонная манера — играть одними пальцами, при этом звук получается немного стеклянный и стучащий. Когда китайцы слышат «русский» звук, он производит на них какое-то магическое действие. В общем, Лю Ши Кунь организовал мне сольные концерты во всех больших городах, чтобы рекламировать свои школы. Когда с его сетью было уже все в порядке, я открыл две собственные школы и теперь больше ориентируюсь на международную сцену, сижу в жюри европейских конкурсов, как бы отвечаю за Азию на Западе.
Думаю, всего сейчас русских преподавателей музыки в Китае около тысячи. Я знаю многих, но мы мало пересекаемся, даже живя в одном городе. Я работаю без выходных, в день по 10-12 уроков, каждый примерно по часу. Такой спрос на русскую музыку и учителей рождает в Китае и свои суррогаты. Мы, европейцы, немного на одно лицо для китайцев, и когда приезжают люди из Белоруссии или Украины и выдают себя за выпускников Московской консерватории, местным требуется время, чтобы разобраться в их профессиональном уровне, а пока они занимают хорошие места.
Фортепиано — самый популярный в Китае инструмент, на нем играет 90% всех, кто вообще на чем-либо играет. По приблизительным подсчетам, 100 млн китайцев так или иначе притрагиваются к фортепиано. Обеспеченная китайская семья вынуждена все средства вкладывать в единственно возможного ребенка, растет поколение очень образованных, очень здоровых и очень избалованных царьков, объездивших весь мир, владеющих несколькими языками и часто несколькими инструментами. Любое явление распространяется здесь, как цунами: если в хорошем жилом квартале одна семья заводит рояль, тут же рояли — дорогие, европейские — появляются у остальных.
Все это вместе с колоссальной генетической усидчивостью уже приводит к невероятным результатам. Обычно музыкой начинают здесь заниматься с трех с половиной лет. И я не знаю других детей, которые бы могли конкурировать с азиатами по качеству подготовки домашнего задания. Процент одаренных детей по отношению к остальным тут, разумеется, такой же, но в Китае в 11 раз больше людей, чем в России, а значит, в 11 раз больше и талантов. Впрочем, оперу в пять лет, насколько я знаю, пока никто еще не сочинил.
Другое общее качество здесь — подобострастное уважение к учителю. Даже если у ученика есть свое мнение, он никогда его не выскажет, и конструктивный художественный конфликт, необходимый для творчества, становится почти невозможен. Иногда приходится провоцировать учеников, вызывать в них чувства. Помню, 16-летний ученик никак не мог оживить бетховенскую «К Элизе», и пришлось просить его вспомнить девочку, которая ему нравится; мальчик краснел, но получалось лучше. То же с русской музыкой — какие-нибудь бесконечные мелодии Рахманинова никак им не даются. Приходится показывать пейзажи с нашими полями на сколько хватает глаз. Но все только начинается, а результаты уже приличные: победы на престижных конкурсах наших учеников или, например, тот факт, что самой старшей нашей ученице, миллиардерше из Гонконга, — 88 лет».
Изобразительное искусство
ЮЛИЯ НАУМОВА: «Сейчас я профессионально занимаюсь китайской и русской живописью, возглавляю только что открытую в Москве Академию гохуа — китайской традиционной живописи, а в 2005 году, когда я первый раз поехала в Китай, у меня не было другого шанса туда попасть, кроме как поработать учителем. Я преподавала русскую живопись девять месяцев в Шаньдунском педагогическом университете и вернулась в Москву, потому что сын должен был идти в школу. Но постепенно я поняла, что не могу жить без Китая, и снова рванула туда, теперь уже на два года.
Первый год я преподавала в частной школе в провинции Сычуань, город Дуцзяньян — как раз там, где было сильное землетрясение в 2008 году, и его отзвуки нас потряхивали почти каждый месяц. Школу создал знаменитый китайский скрипач на волне «эпохи перемен», она полностью построена по американскому образцу, все предметы по-английски, учителя — иностранцы. Я преподавала в 10-12 классах изобразительное искусство для детей богатых родителей, которых интересовала в основном предстоящая поездка в Америку, а мой предмет воспринимался как необязательный.
В государственном вузе — Хунаньском университете науки и искусств, где я работала следующий год, — ситуация была совершенно другая: там учатся студенты, которые преодолели огромный конкурс, они действительно жаждут знаний, а их родители с трудом оплачивают учебу. Для начала вступительный конкурс на художественный факультет — это надо видеть: зал размером со стадион, полностью застеленный ковром гуашевых работ. Все с одинаковыми ошибками. Комиссия ходит среди них и высматривает более или менее приличные. Потом поступившие разделяются на потоки, изучающие гохуа и западное искусство, примерно одинаковые, потому как оба направления сейчас одинаково популярны.
Современная тенденция в китайском искусстве — это смешение европейского и традиционного. Они сравнительно недавно, лет сто назад, стали работать с натурой. При этом продолжают, например, использовать традиционные инструменты — рисовая бумага, тушь, минеральные краски. Но собственное искусство Китая принципиально отличается от европейского: если западный пейзаж написан с какой-то конкретной точки зрения и обладает перспективой, то традиционный китайский — это всегда некое путешествие, и художник делится своим впечатлением о нем. Зритель может вслед за автором пройти весь его путь: обогнуть гору, затем увидеть следующую и так далее. Или возьмем анималистику: мы стараемся нарисовать конкретную утку, а у китайцев это будет утка вообще, то есть суть утки. Она может быть нарисована с конструктивными ошибками, но с другой птицей ее не спутаешь.
Студентов нужно обучать более тщательно, рисуя вместе с ними с натуры и объясняя пошагово все стадии выполнения работы. Например, при изучении рисунка интерьера они все рисовали на столах, из-за чего работы грешили искажением перспективы. Я их отправила за мольберты, чтобы они могли смотреть на лист под прямым углом; научила пользоваться карандашом на вытянутой руке. А ведь это такие законы, которые у нас положено знать в художественных школах. Без лекций по колористике тоже не обошлось: студенты выкладывали по 32 цвета, а иногда и больше, на палитру. Они покупают масляные краски Winsor&Newton, где есть вся цветовая гамма вплоть до телесного. Мы-то всю жизнь делали телесный из красного, желтого и белого — получался нормальный здоровый цвет, а по их заводскому анатомичка плачет. Я ходила и счищала палитры, оставляла основные 12-13 цветов и заставляла самостоятельно смешивать краски. В результате я много сил вложила в исправление технических ошибок, а говорить со студентами о содержании времени не хватало.
Собственную мечту — поучиться у китайских мастеров гохуа — я за это время все же успела реализовать. Я нашла прекрасных учителей: Ма Сяолея в Шаньдуне, и И Пина в Хунане. Более того, благодаря декану моего университета господину Го меня принял китайский художественный бомонд, а лучшей наградой стало то, что на моей первой выставке работ в стиле Го Хуа, китайцы не поняли, какие среди других были сделаны иностранкой.
Шахматы
ВЕРА НЕБОЛЬСИНА: «Первый раз я оказалась в Китае в апреле 2005 года, когда меня пригласили на «турнир звезд» по быстрым шахматам, где играли шахматистки, побеждавшие на Олимпиаде и чемпионатах мира и Европы в разных возрастных категориях. Сейчас во всем мире делается упор на шахматы как на искусство — искусство мыслить, принимать решения, поэтому матчи проходят и в Лувре, и в Третьяковской галерее. И в Китае тоже стараются показать, что шахматы — это красиво. На тот «турнир звезд» они собрали двенадцать девушек, это привлекло огромное количество прессы, телевидение — шум был таким, что нас узнавали на улицах в пятимиллионном городе. Мне тогда было 14 лет, и я уже была чемпионкой мира и дважды вице-чемпионкой. Выступила я хорошо, и мне предложили поиграть в Китайской шахматной лиге.
Сейчас в Китае открывается очень много «ти янь» — школ по шахматам и игре в го («ти» — это иероглиф, который используется для обеих игр). Го — традиционная китайская игра, которая, помимо прочего, позволяет овладевать моделями, важными для ведения бизнеса. Но поскольку го не так популярна за пределами Китая, Японии и Кореи, ключом к выходу в западный мир бизнеса и искусства для китайцев становятся шахматы. Равно как и наоборот, при выходе на китайских бизнесменов, рекомендуется освоить игру в го. Здесь есть такое понятие «сю дан»: разговор при помощи рук, начало безмолвного общения, когда люди создают «общее сердце», доверительную среду, в которой уже может возникнуть предметный диалог. Именно поэтому такие игры востребованы — как гольф в европейском бизнес-мире. Вы вроде бы занимаетесь чем-то несерьезным, а на самом деле присматриваетесь друг к другу. С вопроса в лоб тут никто никогда не начинает.
Российских шахматистов в Китае традиционно воспринимают как сильнейших. А шахматам уделяется так много внимания еще и потому, что в СССР, с которого до сих пор Китай берет пример, они были важной частью общественной жизни: победы поднимали статус страны, а сам спорт — полезный и дешевый. В результате того, что с середины 1990-х в Китае было открыто множество шахматных школ, в 2000-е выросла плеяда отличных шахматистов и, в частности, нынешняя чемпионка мира — Хоу Ифань из клуба в провинции Шаньдун, куда меня и пригласили. Для меня это был очень полезный опыт, хотя я все время задавалась вопросом, почему они меня позвали, дали отличные условия для жизни и учебы, когда у них у самих столько сильных шахматисток? Я потом уже поняла их подход — привозить мастера с его уникальным опытом и создавать такие условия, чтобы он делился этим опытом с максимально большим количеством учеников (в России, наоборот, при первой возможности родители, тренеры, стремятся вывезти ребенка на турнир за границу). Поэтому, кроме собственно игры за команду, я вела уроки в школе, сеансы одновременной игры.
Самые юные участники занятий — дети 4-5 лет. Помимо регулярных преподавателей у них есть приезжающие гроссмейстеры, которые их учат: например, в моей команде есть такой Бу Сянчжи (он входит в 60 сильнейших шахматистов мира), и когда он приезжает в свою родную провинцию, всегда дает уроки и сеансы одновременной игры детям. Они видят живой пример, и это очень важное отличие в китайском подходе. Мне кажется, именно это позволяет даже самым маленьким шахматистам очень быстро прогрессировать — рейтинг у них может быть очень невысоким или совсем отсутствовать, но играют они прилично.
Вообще, я заметила, что китайское мышление само по себе игровое. У них нет жестких правил. В бизнесе, например, стратегия выбирается, но действуют они по принципу «здесь и сейчас». Это очень похоже на шахматы: поставить мат не значит раздавить соперника — это значит реализовать идею. А то, что говорят про более низкий уровень креативности и спонтанности у китайцев — видимо, это действительно так, но тут стоит объяснить. У китайцев есть такое понятие «тао-лу», буквально — «комплекс дорожек», оно используется в восточных боевых искусствах. Чтобы овладеть мастерством, ученику полагается повторять модель, проверенную мастером и временем. Такое отношение у них к любому предмету: если есть исторический пример, что так делать хорошо, значит, надо так и продолжать. Даже история как предмет — это не набор фактов, а исторические герои, с которыми надо подружиться и поступать так же, как и они. Еще одна важная особенность в их подходе к образованию — создание массовости. Не концентрация на ведущих учениках, а получение, так сказать, критической массы, из которой лучшие будут выходить. Тут даже ученики пробуют себя в роли учителя, чуть только обучатся сами, это и закрепление материала, и эмоциональная вовлеченность, и командная связка.
Постепенно, работая в клубе, я осознала, что китайцы имели свою стратегию на мое пребывание там. Дело в том, что для них повышается статус любого события, где присутствует иностранец. И как-то незаметно для себя самой я перешла от собственно соревнований и преподавания к продвижению шахматного клуба. Это были уже даже не игры и сеансы, а выступления, участие во встречах, переговорах, когда менеджер шахматного клуба решал финансовые вопросы, я стала своего рода лицом команды. Конечно, поначалу я расстроилась, но потом поняла, что это хороший способ понять, как у них все устроено внутри. Тем не менее некоторое время назад я вернулась в Россию и теперь пытаюсь трансформировать мой шахматный опыт в опыт жизненный. В Китае я поняла, что гроссмейстер — не просто человек, который играет в шахматы, а тот, кто умеет принимать решения в любой ситуации».
|
