http://rusplt.ru/society/dagestan_KTO.html?utm_medium=news7&utm_source=DigiTools&utm_campaign=RF
27 июня 2013, 09:04 Наталья Крайнова
«Русская планета» представляет отрывки из путевых заметок Натальи Крайновой о Дагестане, в том числе о селе Гимры
Шамилькала – поселок вторых жен. Это из-за дешевого жилья и удобного расположения – на пути из Махачкалы к родным селениям. В администрации подтверждают, что приезжих женщин в поселке много, но от вопросов о многоженстве уклоняются. Очевидно, не знают, как властям положено реагировать на такие явления.
«Сам я однолюб, а про других ничего не знаю, – говорит Расул. – Давайте я вас лучше в садик отвезу, посмотрите, как рушится один из корпусов».
Детский сад №9 на 300 детей – чуть ли не единственный типовой детсад в горах, и был бы гордостью поселка, если бы в стенах и потолке не зияли трещины. Один корпус то ли построен на сыпучем грунте, то ли «поплыл» после наполнения водохранилища, но здание перекосило. На трещины наклеены бумажки с датами – какая когда появилась. «Своими силами эту проблему мы решить не можем. Детей переселили в другой корпус. Куда только я не обращался за помощью. Напишите об этом», – говорит мне начальник.
Я обещаю написать, но напоминаю о вторых женах. Он сразу скучнеет.
– Вам закрытые, что ли, нужны?
– Да все равно какие, а лучше разные.
– Ну есть тут одна русская, приняла ислам, ходит закрытая. Недавно приходила, прописку хотела сделать. По вечерам она бывает с ребенком в парке у фонтана…
По-моему, глава решил, что меня интересуют салафиты. Многоженство не кажется ему интересным явлением, достойным освещения в прессе.
– Ну и прописали вы ее?
– Направили документы. Не прописать не имеем права… По мне, пусть носят что хотят и верят как хотят, главное – чтоб другим жить не мешали.
Но все-таки чувствуется, что приезжие салафиты у главы – как кость в горле.
– Вы же знаете, недавно у нас машину взорвали, прямо перед судом. Погиб молодой полицейский, другой контужен. За что? Кому они что сделали?
У нас в поселке и вокруг около двух тысяч силовиков расположены: полиция, ФСБ, военные. Посты на каждом шагу. Толку от них никакого.
Вон рядом с постом заправку взорвали, чудом пожара не произошло. Силовики, особенно прикомандированные, тут не помогут, они никого не знают и без команды пальцем не шевельнут.
– Думаете, лучше сделать, как в Хаджалмахи с их отрядами самообороны?
– Не только в Хаджалмахи. В Унцукуле вон местные тоже сами следят за порядком, дежурят на постах, проверяют все чужие машины, чтоб оружие не провозили. Каждый мужчина там по два раза в месяц выходит на дежурство (Гамзат из Унцукуля, который присутствует при разговоре, кивает). Хотим у себя в Шамилькале то же самое сделать, но у нас сложнее. В Унцукуле все свои, джамаат все решает, а у нас много приезжих, люди разных национальностей, живем дружно, конечно, но договориться все же труднее.
Фото: Валерий Мельников / РИА Новости
Фото: Валерий Мельников / РИА Новости
– Межнациональных конфликтов не бывает?
– У нас люди живут очень хорошо, дружно, мирно, разных национальностей – даже казахи и татары есть, в администрации тоже интернационал. Одна проблема: 80% безработных. Пока строили ГЭС, работа была, сейчас строят Гоцатлинскую ГЭС – многие туда едут работать. А так работа есть только в школе, двух садиках, больнице. Недавно пришли ко мне пятеро местных парней: возьми, говорят, нас в охрану. Мне охранники не нужны, да и платить мне нечем. Хотя если б мне дали зарплату двух полицейских, я бы на эти деньги тут десятерых местных трудоустроил, и порядка было бы больше.
Парни говорят: тогда дай другую работу. А я не могу, откуда у меня деньги, у нас же весь бюджет сверху поступает, своих налогов ни копейки мы не получаем.
Они говорят: ну тогда сделай спортзал, чтобы было хоть чем-то заняться. А у нас тут клуб есть в здании Чиркейсстроя, но закрыт, там крыша течет, денег на ремонт нет. Я много раз просил – передайте это здание на наш баланс, за счет арендной платы мы и ремонтировать будем, и спортзал с клубом откроем. Не отдает «Русгидро». Парни мне говорят: ну и что нам делать? В лес уходить? Потом фээсбэшники к нам приезжали, я этот разговор им для примера пересказал.
– И что они?
– Надо, говорят, культурно-массовые мероприятия проводить.
Вторые семьи
Со вторыми женами я встретилась, но на условиях анонимности. Выслушала много разных историй. О том, как первая жена с дочкой пошли и избили вторую жену. Про то, как вторая избила первую. Про то, что мужья первых жен не спрашивают, а женятся второй раз тайком, в другом районе, надеясь, что женщины друг про друга не узнают, но тайное всегда становится явным.
– Ко мне подходили с предложениями стать второй женой, – говорит одна молодая вдова. – Но с таким расчетом, чтоб жить в моей квартире, чтоб я обеспечивала. Очень высоко ценят свое мужское… начало. Я не согласилась.
Большинство женщин готовы оправдать многоженство, только если первая жена не может иметь детей.
– А у моего дяди три жены, у двух свои дети, а с третьей он девочку удочерил. Очень детей любит, в пединституте работает. Вторая жена – бывшая его студентка.
– Да они всегда так, молоденькую испортят, потом приходится брать ее второй женой.
– Если бы делали все по шариату: чтоб муж мог одинаково всех обеспечить, одинаково любить и заботиться, чтоб брал вторую жену с согласия первой, тогда другое дело, – говорит немолодая женщина.
– Да никто никогда не согласится. Я согласна быть только единственной! – отвечает другая.
Единственная в нашей компании вторая жена (назовем ее Асият) сидит молча. Потом, наедине, рассказывает мне свою историю. Вышла замуж как обычно, жили с мужем хорошо, родился мальчик. Через некоторое время он взял вторую жену, помоложе. Асият не спрашивал. Она думает, что у него просто не было выхода – родственники девушки узнали об их связи и заставили его жениться. Очень скоро вторая жена не захотела делить мужа с первой и с помощью тех же настойчивых родственников заставила его развестись. Асият недолго оставалась одной. Приняла предложение мужчины, у которого уже была жена. Сейчас растит двух детей – мальчика от первого брака и девочку от второго. Муж, по ее словам, приходит два-три раза в неделю, остальное время проводят в первой семье, к детям относится хорошо, не делая различий. «Иногда мы встречаемся на улице с первой женой, но не разговариваем. Другая бы стала ругаться, но у этой характер не такой, она спокойная. Но все же я знаю – она страдает. Я страдала…».
Гимры
Селение Гимры – родина двух имамов, символ борьбы горцев с Россией, место, где уже пять лет почти постоянно идут спецоперации, туда журналистов не пускают. «Здесь ведь объявлено КТО, пропускаем только местных, и то в определенное время», – говорит мне на посту мужчина в камуфлированной форме и показывает на плакат. На плакате сказано, что жители селения Гимры могут проезжать с 8:00 до 22:00.
Место гибели первого имама Дагестана и Чечни Гази-Магомеда у села Гимры. Фото: Валерий Мельников / РИА Новости
Место гибели первого имама Дагестана и Чечни Гази-Магомеда у села Гимры. Фото: Валерий Мельников / РИА Новости
Проверяют плотно. Но посту дежурят омоновцы, прикомандированные из центральной России. Они не утруждают себя изъявлениями вежливости с чужими для них. Машину остановили, забрали паспорта, пассажиров попросили пройти на пост, а сами стали досматривать багажник, салон, затем подняли капот и занялись сверкой номеров двигателя.
Пост укреплен, окутан колючей проволокой. Мужчина в камуфляже тщательно заносит данные из паспорта в компьютер, потом звонит куда-то и диктует мое имя. Спрашивает, где я работаю, записывает номера телефонов, фотографирует, интересуется целью визита. Между делом рассказывает, что вот на днях не пустил журналистку из Испании, которая специально приехала в Гимры. Спрашивает, кого из журналистов я знаю…
Накануне друзья предупреждали, чтоб я не очень светилась со своим фотоаппаратом, потому что силовики в Унцукульском районе ненавидят журналистов. «Почему?» – «Потому что журналисты рассказывают, что там творится».
Убедившись, что я не журналист, они нас, наконец, пропускают. Думаю, свою роль сыграла и местная прописка.
Мне бы очень хотелось побывать в старой мечети, где учились Гази-Магомед и Шамиль. И где в апреле якобы нашли лабораторию и взрывные устройства. Потом я слышала разные версии – что ничего не нашли, что нашли старое ружье, что «лаборатория» – это комнатка, где стоит компьютер имама и где находятся постельные принадлежности для гостей, которым не у кого переночевать в селе. «Вот взяли бы и пригласили журналистов, чтоб засняли эту лабораторию», – ворчит местный житель.
Село Гимры. Фото: Валерий Мельников / РИА Новости
Село Гимры. Фото: Валерий Мельников / РИА Новости
Я чувствую себя неуютно. Пост недалеко, в больнице, выселив больных, расположились военные, со склонов гор село тоже прекрасно просматривается. Вдруг увидят, как я снимаю один из десяти домов, взорванных в ходе апрельской КТО. Тогда мало того, что «депортируют», так придется еще объясняться. И провожатых своих подведу.
Заходим в школьный музей. Здесь неожиданно богатая коллекция экспонатов. Древние рукописные книги, посуда, сельхозорудия, плетеные корзины, одежда, ковры, портреты известных выходцев из этих мест. На школьной доске мелом изображена схема восстания 1877 года. Белые стрелки – восставшие горцы, заштрихованные – русские войска. Интересно, с каким чувством местные школьники изучают эту тему. Рядом за стеклом – ружья, штыки и ядра, выкопанные из земли. Из той самой земли, что под ногами. А на соседнем стенде – гильзы от современных снарядов и странные железяки с лопастями и парашютами. Завмузеем объясняет, что это световые шашки, они зависают в небе на парашютах и освещают все вокруг несколько минут. Специально для ночного боя.
На улице встречаем пожилого горца с палкой. «Это отец Сулейманова, – шепчет мне Гаджи. – Али. У него тоже дом взорвали». Магомед Сулейманов – кадий (то есть шариатский судья) всего Дагестана. Его обвиняют в том, что он приговорил к смерти шейха Саид-афанди Чиркейского. Русская смертница взорвала его вместе со всеми, кто находился в доме.
Али охотно соглашается на беседу, хотя и предупреждает, что не очень хорошо говорит по-русски. «Здесь была Алена – француженка, и Мария из Москвы. Они говорили, что их пугали перед поездкой, мол, страшно сюда ехать, а приехав, они увидели, что тут бояться нечего, тут прекрасный народ. Да и сами генералы, что приезжают воевать, удивляются. Как можно проклинать такой народ? Вот меня за моего сына можно проклинать? Если да, то и Путина можно проклинать. Он же главнокомандующий, с такими силами. Сын отца не слушает, отец сына не слушает… Каждый за себя отвечает. Ну ладно, пускай меня наказывают за сына. Все село почему беспокоят? Что тут только не делали, чего только не натворили…»
Али долго пытается подобрать слово, чтоб охарактеризовать то, что творилось в Гимрах во время апрельской спецоперации. Советуется с моими спутниками по-аварски. Те начинают подсказывать: КТО, взрывы домов, беспорядок, бардак, беспредел. Не найдя достаточно сильного слова, Али машет рукой и продолжает: «Например, недавно поймали ребят, которые пошли на огород, избили. Сволочи, они не мужчины, весь русский народ не мужчины. Вон Балахани, маленькое село – туда не заходят они. Все сюда. Когда было КТО, одна женщина умерла во Временном поселке. Сюда не могли ее привезти похоронить, столько здесь было бэтээров, вся дорога была забита. Пришлось ее через гору перенести, и отсюда уже повезли на кладбище. Тысяч пять машин тут было, а людей не сосчитать. Сейчас они издеваются над нами. Они хотят передать туда, что здесь беспредел, горячая точка. А сами тут загорают, их никто не трогает. И вот так получают. Позавчера одного парня поймали, избили. Он поливал огород на своем участке за пределами села, в другом ущелье. В масках подошли, избили, на машине увезли, потом выбросили из машины. Постоянно такие случаи. 65-летнего человека взяли, наручники надели...
Помните, мы на мосту не давали военным проехать? Знаете, зачем мы это делали?
Мы не воевать хотели. Чтобы вы на нас внимание обращали! Но никто внимания не обращает, ничего не делает. Это геноцид, по-моему. Даже немцы такого не делали.
Здесь парень один был из Моксоха, 23-24 года, немного не в себе, вечно с фонариком игрался: омоновцы ночью убили его. Мы тут два года КТО терпим. Здесь был один прокурор, уволили его, потому что с Адильгереем не поладил (бывший прокурор Унцукульского района Наби Гаджиев, был уволен в связи с обвинениями в том, что похитил из вещдоков автомат, оправдан в суде. Адильгерей Магомедтагиров – бывший глава МВД Дагестана, убит. – РП). Он сказал: никаких законных оснований, чтоб тут КТО объявить, нет. Тут гильзу даже не нашли, патрона одного. Нас выгнали, 10-12 дней сами тут были, ничего же не нашли».
Уже начинает темнеть, когда мы подходим к разрушенному дому Али. Я прошу разрешения сфотографировать старика, он согласен, но тут выясняется, что у меня села батарейка. Мальчишка лет двенадцати вызывается сбегать домой, подзарядить. Пока ждем его, Али продолжает:
«Они нас морально убивают, уродов из нас делают, какой нормальный ребенок тут родится после этих авианалетов. Бешеные люди, уроды тут будут рождаться. Зачем нас мучают?
Ну пусть нас (Сулеймановых) убьют, но селение оставят в покое… Когда Адильгерей думал, что мой сын на него покушался, я ему сказал: если это так, можешь взять его кровь. Если виноват, пусть докажут и судят, а не так, как теперь делают…
Я думаю, Путин это все не знает, ему все по-другому передают. Вот сейчас у него новая партия, может быть, что-то изменится…».