|
Первый зампред Банка России Алексей Симановский в интервью «Известиям» рассказал, как регулятор борется с обналичкой и с банками, которые «пылесосят» рынок вкладов
Алексей Симановский. Фото: Глеб Щелкунов
— Много сообщений сейчас идет о так называемых «прачечных» банках, специализирующихся на обналичке. Со временем, но не сразу многие из них теряют лицензию. Что делает Центробанк, чтобы банки, обслуживающие теневой оборот, поскорее уходили с рынка?
— В рамках существующего правового поля Банк России делает для этого все возможное. Не сами же «банкформирования» покидают рынок. С выявлением таких банков больших проблем нет. А вот с выдворением их за пределы банковского поля проблемы есть. В самом деле, с финансовым положением у теневиков в основном все в порядке. А что до характера услуг, так они самые что ни на есть банковские.
Та же обналичка — по форме это банковская операция, такая же чистая и непорочная, как если за наличные в баню под Новый год сходить или детям молока в деревне купить. То же и с другими операциями, с платежами за фиктивный импорт, например. На мой взгляд, в этой сфере есть разрыв между формально нормальным и нормальным по существу, «по жизни». Но если деятельность банка по преимуществу сводится к обналичке, транзиту и иным операциям, характерным для обслуживания теневого оборота, либо если такие операции являются источником существенной части доходов банка или лиц, которые управляют банком, то закон должен предоставлять контрольно-надзорным органам право на применение действенных мер реагирования. Более того, закон, видимо, должен требовать применения таких мер.
— Отзыва лицензии?
— В том числе при определенных обстоятельствах и отзыва. При других обстоятельствах введения запретов либо ограничений на проведение соответствующих операций. Например, если удельный вес операций, характерных для обслуживания отхожих промыслов или доходов от них, составляет (цифры, разумеется, экспертные) больше 50% всех операций или доходов, банку должно «светить» лишение лицензии, так как это что угодно, только не банк.
Если удельный вес составляет, например, от 20% до 50%, показано введение ограничений, запретов. И в любом случае не должны быть забыты собственники и руководители таких банков. К ним должны применяться как минимум серьезные административные меры. Такие меры должны применяться к руководящим лицам и в случаях, когда удельный вес «левых» операций ниже некоторого порога, но велик их абсолютный объем. Принципиальное решение о реализации подобного подхода может быть принято только на уровне закона. Естественно, возникают технические вопросы. Как оценить объем «левых» операций, доходов, как считать их удельный вес? Вопросы непростые, но не из разряда нерешаемых.
— Центробанк озвучивает свою обеспокоенность темпами роста потребкредитования. А есть ли вообще потребность в охлаждении этого рынка, ведь после явного бума в кризис никакого апокалипсиса не случилось?
— Ну, «охлаждать» и «подогревать» — это не наша миссия. Надзор должен защищать устойчивость банковской системы, законные интересы кредиторов и вкладчиков. И в этих целях должен приводить оценку рисков в соответствие с их реальным уровнем, то есть опять же приводить форму в соответствие с содержанием.
Годовые темпы роста потребительского кредитования сейчас превышают 40%, притом что кредитование в целом (без межбанковского) растет примерно на 20% (21,3% на 1 декабря 2012 года). Что касается роста необеспеченных кредитов (без ипотеки и автокредитов), то он вовсе находится в районе 60%. То есть втрое выше «средней скорости» движения по трассе. По нашему и по международному опыту это, как правило, ведет к тому, что оценки рисков и возможности систем управления отстают от реального уровня этих рисков. На мой взгляд, процесс, связанный с накоплением рисков и их отрывом от оценок в сегменте необеспеченного потребительского кредитования, развивался, а по отдельным банкам приобретал существенный характер. В условиях, когда на необеспеченное потребительское кредитование приходится значимая доля банковских активов (на 01.11.12 — 9,0%) и существенным является соотношение с ВВП (7,3%), ситуация требовала системных, то есть регулятивных решений. Для пущей красивости можно было бы назвать принятые Банком России решения макропруденциальными.
На середину 2008 года этот сегмент составлял лишь 4,4% к ВВП. Сейчас в 1,7 раза больше. Так что дополнительное внимание к нему и разумные ограничения вполне показаны.
— Как Банк России регулирует этот процесс?
— Это как раз самое простое. Смотрим, слушаем, нюхаем, щупаем. Если видим дымок или чувствуем запах жареного, действуем. А именно: и в частном, и в системном случае выбираем равнодействующую между «недо» и «пере», «много» и «мало», обсуждаем подход с банком или со всем сообществом и принимаем надзорное решение либо выпускаем нормативный акт. Банки думают о том, как бы обойти дополнительные ограничения. Кто ищет, тот обычно находит.
— Если надо, чтобы банки проявили внимание, может, стоит ограничиться устными интервенциями?
— Даже письменные призывы к отрасли (обратить внимание, задуматься, оглянуться) без индивидуальных мер работают, мягко говоря, не очень. Убеждение действует, но только при индивидуальной работе один на один с банком, и даже в этом формате далеко не всегда.
— Банки проявляют неуважение к ЦБ?
— Естественно, с точки зрения регулируемых регулятор всегда не знает жизни, не видит реалий. Логика бизнесменов, банкиров, в основном «мы лучше знаем, куда нам надо». Это в кризис все тихие и вежливые. А на подъеме все сами с усами.
— То есть закручивать гайки все же будете?
— Закручивать гайки не будем. Разве что чуть-чуть подкрутим гаечки. Тише едешь, знаете ли... Но именно едешь, а не стоишь. Притом что быстро едешь — тихо понесут.
— Каково отношение Центробанка к идее дифференциации взносов в Фонд страхования вкладов, которая предлагается крупными госбанками?
— Дифференциация взносов в Фонд страхования — идея абсолютно рациональная. Теоретически наиболее правильным является следующий подход: чем выше риски для системы страхования, тем выше плата. На роль критерия уровня рисков для ССВ лучше всего подходит степень устойчивости банка. Но приспособить надзорную оценку устойчивости для целей ССВ нельзя — эта оценка носит конфиденциальный характер. У других претендентов на роль критерия свои слабости. Например, рейтинги, не вступая в дискуссию об их качестве, нужны отнюдь не всем банкам.
Поэтому на сегодняшней день базовым является уровень ставки привлечения вкладов. Критерий, разумеется, тоже не идеальный, но вполне рабочий, а погоня за идеалом может быть бесконечной.
Сейчас обсуждаются три уровня ставки взносов в Фонд страхования вкладов — базовая ставка (то, что есть сейчас) и две ступени повышения: на 40% и на 200%. Есть и более консервативные предложения. Но первые шаги в любом направлении нужно делать осторожно. Нельзя допустить «перебора». А получится «недобор» — можно и добрать.
— А 200% — это разве не запретительный уровень, не перебор?
— По имеющейся неофициальной информации, некоторые банки такие взносы вполне согласны платить. Вообще плюс 200% — это достаточно ощутимо, но не ужасно. В абсолютном размере это при нынешнем уровне базовой ставки в 0,1% в квартал составляет 0,3% в квартал и 1,2% в год. То есть взнос «съедает» 1,2% привлеченных вкладов. А 98,8% могут «работать», приносить доход... И в зависимости от уровня маржи 1,2% теоретически вполне «отбиваемы».
— Обсуждалась и идея введения франшизы, которая должна дисциплинировать заемщиков, заставить их оценивать риски. Настаивал ли Центробанк на введение этой меры?
— Нет, не настаивал — и даже по результатам проведенных консультаций усомнился в ее целесообразности. Международный опыт поведения вкладчиков в условиях франшизы — по результатам изучения АСВ — показывает, что франшиза, действительно, работает, но совсем не так, как задумывалось. При риске потери небольшой части вклада, предполагаемой франшизой, вкладчик очень сильно расстраивается и ведет себя так, как если бы он рисковал потерять весь вклад. То есть вкладчик переживает, нервничает, спешит в банк, пытается снять деньги, создает очереди, ажиотаж, панику и даже в экстремальных ситуациях бьет стекла. Это я все про международный опыт. В результате во всех странах она объявлена для систем страхования вкладов «персоной нон грата».
— Дмитрий Медведев в Омске говорил, что ЦБ может получить право ограничивать депозитные ставки сверху. Решение принято?
— Пока нет. Идет нормальный законотворческий процесс. По сути же речь о ситуациях, когда, по мнению регулятора, банк является чрезмерно агрессивным в депозитной политике. Во внимание при этом должны приниматься не только ставка и иные формы материальной выгоды, но, например, и характер рекламной кампании банка. Ну и, конечно, состояние его активов. Если у банка достаточно высокая ставка, но при этом прозрачные и реально работающие активы, оснований для введения ограничений нет. Но если банк, что называется, «пылесосит» рынок и при этом неизвестно, куда вкладывает привлеченные деньги или имеет кредитный портфель сомнительного качества, тогда возникает целесообразность в применении принудительных мер надзорного реагирования.
— Какие проблемы в области надзора, на ваш взгляд, могут повлиять на безопасность банковской системы в случае внешних и внутренних шоков в экономике?
— Ну, так, чтобы «повлиять на безопасность», не знаю. А вот повышать качество надзора можно и нужно. Например, хотелось бы дополнить ее таким компонентом, как степень прозрачности банка. На сегодня все, что есть в системе оценки устойчивости, построено на прозрачной части деятельности банков. Это соответствует мировой практике. Но в ходе анализа цифр и фактов иногда выясняется, что часть банковского бизнеса, порой существенная, непрозрачна, непонятна и, видимо, скрывает правду, говорить о которой банк не хочет. Правду о состоянии активов, капитала, ликвидности. А без этой правды любой оценке грош цена. За рубежом это преодолевается мотивированным суждением и суровым преследованием по закону тех, кто говорит неправду.
— А без введения мотивированного суждения имеющиеся проблемы не решаются?
— Можно пытаться преодолеть проблему через формализацию суждения, то есть, например, установив норму, в соответствии с которой стоимость всего, что непрозрачно, оценивается с 50-процентным, 70-процентным, 100-процентным дисконтом. Но черт, который живет в деталях, тут же задаст коварный вопрос: а как определить непрозрачность? Можно пытаться формализовать и определение непрозрачности. Но в конечном счете без суждения не обойтись, поскольку рациональное определение качественных характеристик может быть только качественным, содержательным.
Прозрачность — это центральная тема оценки ситуации в банке. Зная реальное состояние пациента, можно и диагноз ставить, и меры лечения определять. Если банк совсем не живой, надо скорее хоронить. А когда бизнес банка по документам нельзя понять, жди беды. Последствий непрозрачности мы нахлебались вдоволь, особенно в период кризиса.
— Вы имеете в виду ситуацию с некоторыми игроками, в частности, Межпромбанком сенатора Сергея Пугачева, которые погорели на связанных кредитах?
— Положим, погорели не они, а кредиторы. Непрозрачность скрывала реальную картину, а формальными методами туман сложно разогнать. Коль заговорили о связанности, напомню одну ситуацию. Мы попытались оценить, насколько велика связанность бизнеса банков с бизнесом их собственников. Насчитали порядка 80 кредитных организаций, сильно завязанных на бизнесе собственников. Учитывая способ оценки, который мы применяли, можно предположить, что «сосчитаны» были те банки, владельцы которых не очень-то и прячут подобную зависимость. На самом деле, по мнению банковского сообщества, таких банков в разы больше.
— А как вы боретесь с непрозрачностью сейчас?
— Как уже было сказано — формализуем суждения. Повысили коэффициенты риска по непрозрачным операциям, в том числе по операциям с офшорами. На очереди — повышение требований к созданию резервов по непрозрачным кредитам. Это дает определенный эффект.
— Что сейчас с законопроектом, предоставляющим ЦБ право на мотивированное суждение?
— Он проходит согласование в правительстве, готовится ко второму чтению.
Читайте далее: http://izvestia.ru/news/541838#ixzz2ITTeGC5q
|
