http://www.sovsekretno.ru/magazines/article/910
Елена СВЕТЛОВА,   обозреватель «Совершенно секретно»
Это был переломный момент в истории края. За достаточно короткий срок здесь произошла полная смена населения. Как это было?
«Образовать Кенигсбергскую область на территории города Кенигсберга и прилегающих к нему районов с центром в городе Кенигсберге. Включить Кенигсбергскую область в состав Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Москва. Кремль, 7 апреля 1946 г.».
(Из указа Президиума Верховного Совета СССР.)
В июле 1946 года новая область получила название Калининградской. Сорок лет действовал негласный запрет на довоенную историю края. Но в 1986 году жесткое вето, наконец, сняли, и выяснилось, что в архивах сохранилось не так уж много документов, которые могли бы пролить свет на то, как эти события прошли сквозь судьбы обычных людей. Советские власти считали: человеку достаточно дать жилье и работу, чтобы он освоился на новом месте, а восточно-прусское наследие представлялось тогда малоценным и ненужным. Тем самым вытравлялась историческая память народа, нарушалась связь с землей, продолжавшей оставаться незнакомой и чужой.
Единственный шанс восстановить подлинную картину переселения могли дать только свидетельства очевидцев. Идея запечатлеть их воспоминания витала в воздухе. И в 1988 году на историческом факультете Калининградского государственного университета была создана ассоциация устной истории, объединившая молодых преподавателей, студентов и выпускников. Энтузиасты занялись поиском тех, кого судьба привела на эту разоренную войной землю. В итоге родилась книга «Восточная Пруссия глазами советских переселенцев», снискавшая скандальную известность еще до издания.
– Работа продолжалась четыре года, – рассказывает руководитель авторского коллектива, профессор КГУ Юрий Костяшов. – Нам удалось записать более трехсот интервью старожилов. Благодаря финансовой поддержке областного историко-художественного музея, мы исколесили все города и районы Калининградской области. Люди были с нами откровенны, им хотелось выговориться. Где они жили раньше, почему решились поехать на чужбину, как складывались отношения с коренным населением – нас интересовало буквально все. Рассказы записывались на магнитофон, перепечатывались на машинке, возвращались собеседникам на подпись и заверялись официальными учреждениями. Тексты превращались в исторические документы. Нашей главной целью было не написание книги, а создание общедоступного банка воспоминаний.
В результате получился интереснейший сборник, адресованный в первую очередь калининградцам. Рукопись была закончена в начале 1992 года, в местных издательствах ею зачитывались, но печатать не решались. Когда Калининградское книжное издательство все-таки подготовило к выпуску в мае 1997 года сокращенный вариант под названием «Переселенцы рассказывают», публикация была остановлена после вмешательства вице-губернатора И.Кузнецовой. Издательство потребовало от авторов коренной переработки подписанного в печать сборника, в частности исключения или замены 80 эпизодов и ряда иллюстраций. Иными словами, последовало указание переписать историю. После отказа выполнить эти неприемлемые условия набор был рассыпан.
«Тема слишком деликатная» – это мнение оказалось самым мягким. Молодых историков обвиняли в отсутствии патриотизма, очернительстве и даже антирусской направленности. «Книга от первой до последней строки пронизана антигосударственным, антипатриотическим духом, в ней без всяких оснований принижается и русский человек, и бывший житель Поволжья, но безмерно превозносятся прошлые хозяева этого края – немцы», – характерный отклик так называемой патриотической прессы. Полемику вокруг неизданных воспоминаний можно печатать отдельно, как поразительное явление живучести закоснелых представлений.
Эпопея закончилась тем, что сборник впервые увидел свет в Германии. Двухтысячный тираж разошелся моментально. Реакция немцев, переживших исход из Восточной Пруссии, была неоднозначной. На их взгляд, авторы сказали не всю правду о судьбе немецкого населения, умолчав о наиболее трагических страницах.
Затем книгой заинтересовались в Польше. И лишь совсем недавно ее издали на русском языке. Она вышла в санкт-петербургском издательстве «Бельведер» тиражом в тысячу экземпляров и уже успела стать библиографической редкостью. Но теперь появилась надежда, что «Восточную Пруссию глазами советских переселенцев» увидят и на родине авторов. Губернатор Егоров публично заявил, что эту книгу должен прочитать каждый калининградец.
Люди попадали в Калининградскую область разными путями. Одни оставались после демобилизации, другие прибывали стихийно, третьи ехали по распределению учебных заведений, четвертые – по партийной путевке, что было равносильно приказу: отказы не принимались. Всех остальных вербовали. Несмотря на острую нехватку переселенцев, «кандидаты» проходили проверку: Калининградская область была пограничной. В первое время отбирались крепкие, здоровые, зажиточные семьи. «Бескоровных» отсеивали. Но уже в 1947 году политика изменилась: социально успешные люди не слишком рвались на чужбину. Типичные переселенцы тех лет – это женщины с детьми, неимущие, обездоленные, хватающиеся, как за соломинку, за подъемные в тысячу рублей и продовольственный паек. Но главной приманкой было обещание обеспечить каждого переселенца жильем: отдельным домом или квартирой.

Возвращение из немецкого плена. Восточная Пруссия. 1945 год

Здесь, как это и бывает в жизни, повезло самым первым. Еще были неплохо сохранившиеся квартиры и особняки, в которых уцелела практически вся обстановка. Во время январского наступления советских войск массовая эвакуация местного населения, начатая Германией осенью 1944 года, приобрела характер панического бегства. Люди покидали дома в надежде эвакуироваться морем.
У первых переселенцев был выбор жилья. Далеко не всегда они предпочитали пустые дома. В некоторых еще жили немцы. Учительнице Манефе Степановне Шевченко, которой далеко было добираться на работу, выдали ордер на любой дом в районе школы. После долгих поисков она выбрала особняк по своему вкусу. Там жили четверо немцев. Представители домоуправления предложили им выселиться в течение двадцати четырех часов. При этом разрешили «брать узелок весом не более двух килограммов».
Тем, кто приезжал в область позже, доставались полуразрушенные помещения, в которых порой отсутствовали и окна, и двери. Такой неприветливой была действительность, «заграница», которую так хотелось увидеть молодым переселенцам из российской и белорусской глубинки.
О другой, непохожей жизни они слышали от советских солдат, повидавших пол-Европы. Про Кенигсберг ходили слухи, будто там «золотое дно». И жители Брянщины, Смоленщины, Орловщины начали собираться в дальнюю дорогу.
– Новый край их страшил и притягивал одновременно, – рассказывает Юрий Костяшов. – Эмоционально они воспринимали Калининградскую область как чужую страну и говорили, что ехали «в Германию», «в Пруссию», «в немецкую землю». Они боялись встречи с оставшимся немецким населением, всех немцев считали врагами, но одновременно сердце колотилось от мысли, что они увидят другую жизнь, совсем не похожую на прежнюю. Это было столкновение разных культур и даже цивилизаций. Их поразил внешний вид Восточной Пруссии: остроконечные крыши с красной черепицей, мосты с ажурными решетками. Удивляли мощенные булыжником и брусчаткой мостовые, ухоженные палисадники, в которых цветы цвели, сменяясь, до поздней осени, кладбища, скорее похожие на парки. В немецких домах была незнакомая планировка, непривычный уровень комфорта и уюта. Гардины, подсвечники, фарфор – для переселенцев из российской глубинки открывался новый мир вещей.
«В России жили в деревянных домах, а сюда приехали и как в сказочную страну попали: полы паркетные, печи кафельные, стены крашеные», – описывает первые впечатления Анатолий Семенович Карандеев. Но далеко не везде переселенцев ждала идиллическая картина. Кенигсберг производил впечатление мертвого города: остовы домов, обгоревшие фасады, темные улицы и полчища крыс.
Встреч с немецким населением ждали с любопытством и страхом. Опасались поджогов и нападений, не решались пить воду из открытых колодцев. Но из мирного немецкого населения оставались в основном женщины, дети и старики.
Случаев организованного сопротивления со стороны немцев старожилы не помнят, но отдельные факты, конечно, были. Например, первая встреча с немцами Антонины Ивановны Резановой могла закончиться трагически. Ее с братьями определили на жительство в одном доме, но что-то ей там не понравилось. Пока перевозили вещи, зашел немец, «осанистый, чистый, аккуратный». Полез за хозяйственной надобностью на сеновал. Антонина Ивановна пошла в дом, и в тот же миг рядом с ней просвистела пуля. За спиной стоял немец с наганом. К счастью, вовремя появились братья, которые сильно избили немца и выволокли в сад. В ту же ночь он обложил свой дом, сарай и пристройки хворостом, а затем поджег. И сгорел сам.
Вспоминают немца, который раньше обслуживал подземные коммуникации в Приморске. Он знал все планы пролегания водопровода, канализации, но никому ничего не сказал.
Семья Раисы Сергеевны Гаргун поселилась в поселке Поречье. По соседству в особняке жила немецкая семья с пятью детьми. Отношения были самыми лучшими, дети играли вместе. «А уехали соседи, на следующий день их дом взлетел на воздух. Не захотели оставлять – часовую мину поставили. Хорошо, что никто не пострадал».
Такие истории все же были исключением, а не правилом. Бывшие хозяева нередко помогали советским новоселам благоустраиваться в своих домах. Визит прежней владелицы вспоминает Александра Ивановна Митрофанова: «Она милостыню просила с девочкой. Девочке примерно лет восемь-десять. Пришла и говорит: «Фрау, дас хаус – мой». Я говорю: «Я не виновата». Потом они нашли разрушенный хуторок, затопили там печку, но все равно замерзли.

Исход. Февраль. 1945 год

«Заочно ненависть была большая, – признается Сергей Владимирович Даниель-Бек. – А тут вагон обступили немецкие ребятишки, аккуратно одетые, но очень худые и бледные. Они просили подаяние... Какая там ненависть!»
Продукты в области распределялись по карточкам. В сентябре 1946-го хлебный рацион урезали на 30 процентов, неработающие взрослые иждивенцы не получали вообще ничего. Когда наступил голод 1946–1947 годов, карточки не спасали. Каждый месяц прибывали тысячи новых переселенцев, а запасы продовольствия истощались. Люди ели кошек и собак, откапывали перезимовавшую картошку. Но и в те годы существовала номенклатура, которая не ведала, что такое голод. Для совпартактива готовились «литерные обеды».
Самые большие жертвы от голода были среди немцев. «Они умирали здесь, как в Ленинграде», – вспоминают очевидцы. Голод, холод и болезни уносили по две-три тысячи жизней в месяц. Если наши соотечественники едва выжили в то страшное время, что говорить о побежденных... Весной они яблочки поедали, только-только от цветка, зеленую смородину, не брезговали ни павшим скотом, ни жабами, ни мышами. «Немец нашел дохлого аиста, сидел и ощипывал его, дохлого» – такая картинка с натуры.
Но вот что характерно: наши люди подкармливали немцев, отрывая от себя последние крохи. Делились молоком, хлебом, картошкой. Многие переселенцы обращали внимание на такое качество немцев: подачек старались не брать, предпочитали отработать или продать то, что еще оставалось.
Наталья Петровна Любкина помогала старичку-немцу. Он не хотел оставаться в долгу, накосит тележку сена и привезет. Как-то зашла к нему: лежит, помирает. Смотрел и все повторял: «Алес капут, алес капут».
Наши крестьяне встретились в Восточной Пруссии с забытой на их родине хуторской системой земледелия. Работать в полях было опасно: всюду неразорвавшиеся снаряды и мины. Случалось, люди выходили косить и взрывались. Колхозников учили распознавать опасность. Но немецкая система мелиорации, как признавались старожилы, от рук наших крестьян пострадала не меньше, чем от войны.
«У немцев большой слой перегноя был у самой поверхности. А мы запустили плуги на двадцать пять сантиметров. Испортив землю, мы добились того, что на отдельных участках даже трава не росла. Кроме того, мы же уничтожили всю дренажную систему. Помню, как ходили по полю и выбирали трубочки, а потом бросали их в колодец. А колодцы, куда стекали все ручейки, засыпали», – воспоминания Агнии Павловны Бусель полны горечи.
Крестьяне, как и по всей стране, трудились за «палочки». Жизнь в новой области оказалась ничуть не слаще. Некоторые не выдерживали, уезжали домой. Таких называли обратниками. Потребовались годы и годы, чтобы эта земля стала родной.
После массового переселения в Калининградскую область советских людей начали готовиться к депортации немцев, которых еще оставалось порядка 130 тысяч человек. Эта акция называлась по-разному: перемещением, изгнанием, переселением, но очевидцы в своих воспоминаниях употребляли слово «выселение». Хотя по приказу Сталина в мгновение ока депортировались целые народы (греки, чеченцы, немцы Поволжья), здесь, по-видимому, не спешили.
По мнению профессора Костяшова, отсрочка депортации более чем на два года объяснялась практическими соображениями. Немцев использовали, чтобы поддерживать жизнедеятельность края. Некому было разгребать завалы, работать на предприятиях. Катастрофически не хватало специалистов. Кроме того, Сталин и руководство не вполне определились, что делать с этим контингентом. На Потсдамской конференции речь о статусе кенигсбергских немцев не шла. Сталин давал понять, что местного населения практически не осталось. Десятки тысяч людей как бы выпали из сферы действия межсоюзнических соглашений, на них не распространялись правила репатриации. Когда же началась «холодная война» и считаться с мнением западных стран оказалось не нужно, немецкий вопрос в Калининградской области был решен окончательно: практически всех граждан немецкой национальности выселили в три этапа.
«Уезжать они не хотели. Стояли на остановке с узлами, ждали машины и плакали. Здесь была их родина, здесь были похоронены их близкие», – вспоминает Галина Павловна Романь. «Чего они только не делали, чтобы остаться в своем городе, – рассказывает Иван Васильевич Ярославцев. – Согласны были работать на самых трудных работах. Мой знакомый немец, работник ЦБЗ, когда ему было приказано выехать, плакал и спрашивал: «Неужели мы чему-то помешали?» Но был приказ из Москвы, и делалось все, чтобы «искоренить тяжелый дух». «Привезли нас в теплые хаты, – говорит Михаил Михайлович Рябов. – Мы с баржи, а немцев – на машины: шестнадцать килограммов в руки, и увезли».

Переселенческий билет

Удалось остаться лишь считанным людям: коммунистам, антифашистам, ценным специалистам, без которых нельзя было обойтись. Последних немцев отправляли поздней осенью 1948 года. Многие ни за что не желали примириться со своей судьбой. Прятались, скрывались, но их находили и увозили насильно. Некоторые пытались вернуться, нелегально переходили границу. Были страшные случаи самоубийств, когда даже смерть казалась желанным исходом.
– Некоторым удавалось укрыться в Литве и записаться литовцами, – рассказывает Юрий Владимирович Костяшов. – Моя знакомая Герда Пройс стала Гердой Павловной Пройсенене и прожила под этим именем до начала 90-х годов, не доверяясь никому, кроме ближайшей подруги. Лишь когда изменилось время, начали приезжать немцы, она заговорила на родном языке.
Немцам официально разрешалось взять с собой до 300 килограммов имущества на семью, но на практике все происходило иначе. Вещи, ценности, мебель распродавали по бросовым ценам, оставляли на память русским соседям или зарывали в землю в надежде когда-нибудь вернуться. Были немцы, которые предпочитали все уничтожить своими руками, лишь бы не досталось чужакам. Екатерина Петровна Кожевникова запомнила такую картину: «Вот они на улицу выходили, раз! – пуховые перины разрезали и на ветер. Как снег летел пух. Посуды у них много было, красивая такая. Работящий, культурный народ. И прямо на камни – бух!»
Разыгрывались настоящие личные драмы. Несмотря на недавнюю войну и ненависть, которая порой бурлила в сердцах победителей и побежденных, жизнь бок о бок приводила к тому, что между людьми возникали дружеские и любовные отношения. Смешанные браки не поощрялись властями, но есть сферы, неподвластные запретам. Вчерашние солдаты влюблялись в молоденьких немок, рождались дети. Очевидцы вспоминают горестные сцены прощания, которые разыгрывались на вокзалах. Ирина Васильевна Поборцева не может забыть, как увозили немку с тремя детьми, которых она родила от русского лейтенанта. Потом этот парень покончил с собой.
Случались истории со счастливым концом, когда людям удавалось правдами и неправдами отстоять свою любовь. Фрау О., коренная жительница Восточной Пруссии, познакомилась с советским офицером, который влюбился с первого взгляда в красавицу немку, мать двоих малышей. Они стали жить вместе. Чтобы уберечь свою гражданскую жену от депортации 1948 года, он купил в Литве справку, что она литовка. Но женщина уже была в списках на выселение. Вместе с другими немцами ее посадили в поезд. Офицер при орденах бросился к начальству: «Почему мне верили на фронте, а сейчас не верят?!» Генерал написал резолюцию: «Оставить». В 51-м за ней пришли вновь, тогда муж написал Швернику в Кремль. Из Москвы пришло указание выдать фрау О. советский паспорт. Наконец-то двое смогли пожениться. У них родились двое общих детей. И когда в 56-м у фрау О. отыскались родственники в Западной Германии, в том числе бывший муж, которого считали пропавшим, она приняла решение остаться в СССР.
Калининград и область были тотально разрушены. Может быть, ни один район бывшего СССР не подвергался таким испытаниям. Помимо урона, нанесенного войной, свою руку приложили и люди. Уничтожались памятники архитектуры и библиотеки, разрушались церкви. Конечно, в 1945–1946 годах говорить о сохранении немецкой культуры было немыслимо, с другой стороны, этот курс остался на десятилетия.
Королевский замок, сильно пострадавший от воздушных бомбардировок союзников, разобрали по кирпичам. Говорят, что участь его решил Косыгин, который, посетив в конце 60-х область, спросил тогдашнего первого секретаря Коновалова: «А что это у вас в центре города?» «Первый» ответил: «Здесь мы собираемся замок восстановить и создать краеведческий музей». «Музей чему? – возмутился Косыгин. – Прусскому милитаризму? Чтобы завтра же его не было».
Чуть не свезли на металлолом памятник Шиллеру. Даже могилу философа Канта не уберегли от вандализма. Крышку саркофага сдвинули, стены исписали. Очевидцам запомнилась надпись «Теперь ты понял, что мир материален?».
Но шли годы, и люди привыкали к прусской земле, начинали считать ее своей. Они все реже наведывались на родину погостить. «Не хочу больше туда ехать, – признается Александра Ивановна Митрофанова, которой уже за семьдесят, – домой тянет. Мне говорят: «Куда – домой? Здесь твоя родина!» «Нет, – говорю, – теперь моя родина там».