http://russlife.ru/allworld/read/vechno-zhivye
Загробная жизнь 30 октября 2012  Юрий Пирютко
Смерти нет — это всем известно,
Повторять это стало пресно,
А что есть — пусть расскажут мне.
А. Ахматова
Не очень давно, лет за тридцать до нашего времени, я еще застал… собственно, был непосредственным участником мероприятия, продолжившего практику смертинетства — своеобразного идеологического феномена, расцветшего у нас после революции.
Каковы бы ни были представления о бессмертии души или ее отсутствии — бесспорен факт смерти сам по себе: прекращение деятельности человеческого организма. В течение обозримого времени все телесные останки, — закопанные в землю, сожженные в печах крематория, — исчезают дотла. Однако смысл, который придается этому бесспорному факту, далеко не однозначен.
Для смертинетчиков — последователей смертинетства — смерть настолько не имеет никакого значения, что упоминать о ней кажется неприличным. Смертинетство — отрицание того, что смерть неизбежна, любое дело на земле имеет свое окончание, — особенно активно себя проявляет в эпохи социальных преобразований. Какая-то, скажем прямо, аполитичность, ведущая к предательству интересов победившего класса, усматривается в рассуждениях о всесилии смерти на этапе развернутого строительства светлого будущего.
Как только общество созревало для перемены социального строя, смертинетство завоевывало умы. Пример, как всегда, подавал Париж. За несколько лет до взятия Бастилии тамошние смертинетчики провели капитальное оздоровление старого города: полностью ликвидировали существовавшие столетиями кладбища и свезли на подводах кости в парижские катакомбы.
Вслед за этим началась революция, одним из деяний которой стала организация Пантеона, куда должны были поместить тех, кто служил примером борьбы и труда. То, что некоторые герои умерли задолго до того, как родилась эта идея, не представляло существенного значения. Вольтер прибыл в Пантеон через двенадцать, а Руссо — через четырнадцать лет после смерти. Марат и Мирабо были внесены, но вскоре вынесены, в порядке развития революционной принципиальности. Да ведь и предшественники французских революционеров — англичане — повесили и четвертовали своего Кромвеля уже после того, как тот два года полежал в могиле.
В практике русских революций 1917 года вообще было мало чего оригинального, так что, понятно, появился и Пантеон — в центре Петрограда на Марсовом поле. Латышские стрелки, красные финны, Нахимсон с Володарским. Идея революционного Пантеона вовсе не в том, чтобы с почтением склониться перед смертью героев. Нет, как писал нарком Луначарский, стихи которого вырублены на памятнике, судьба павших вызывает «не горе, а зависть». Они не умерли (об этом речь не идет) — а вдохновляют своим примером миллионы новых борцов.
Получивший столь широкое распространение в 1930-е годы слоган «высшая мера наказания» — очевидно, плод смертинетства. Наказание, по своему существу, подразумевает исправление — значит подвергнутый ему не так, чтобы совсем мертвый. Ликвидируемый «враг народа» должен быть наказан, чтоб впредь неповадно было. Из этого логично вытекает — без упоминания о не вписывающемся в идеологию смертинетства факте — принятая в ответах родственникам расстрелянных формулировка «десять лет без права переписки».
Наиболее убедительным примером торжества смертинетства является, конечно, муляж «вечно живого» вождя в Мавзолее. Фоном ему служит стена главного правительственного учреждения, каковым в советские годы стал Кремль. На ней, как у дверей номенклатурных кабинетов, укреплены таблички с фамилиями ответственных работников. Стучите, если хотите!
Смерть не имеет никакого значения, новые герои стремительно заменяют павших. Кладбище, место упокоения тел, ждущих часа Воскресения из мертвых, теряет смысл как таковое. Это нерационально используемая территория, которую можно легко употребить под нужды развернутого строительства. Так по всем градам и весям страны победившего социализма хлынула волна смертинетства, смахнувшая сотни погостов со всеми их могилами. Где-то нужно было именно это место отвести под новый «жилгородок», проложить новую трассу; чаще такие земли отводились под «промзоны», с цехами, складами и мастерскими; иногда устраивались спортплощадки и зоны аттракционов в необходимых для здоровья тружеников садах и парках культуры и отдыха. Само слово кладбище перешло в разряд нежелательных.
Но ведь не все из так называемых мертвецов бесполезны для нового строя. Есть же славные революционеры, публицисты, в мрачные годы боровшиеся за народное дело. В светлое будущее можно взять с собой и некоторых ученых, литераторов, художников. В конце концов, строя социализм в отдельно взятой стране, в окружении врагов, неплохо напомнить о патриотизме, на примерах отдельных военачальников. Конечно, статские советники, камергеры, домовладельцы, купцы 3-й гильдии, фрейлины и статс-дамы (о попах уж не говорим) — совсем ни к чему; их солидные надгробия из мрамора и гранита легко можно использовать для облицовки подземных дворцов метрополитена или просто для забутовки фундаментов нужных строений. Простые люди, да еще с крестами на могилках — символами мракобесия — вообще не в счет, даже для утилизации не годятся.
Но совсем без истории нельзя — как же, ведь товарищ Сталин умел ввернуть острое словечко из Гоголя и Салтыкова-Щедрина; а однажды вспомнил о Кутузове с Дмитрием Донским. Значит, исторических лиц, отобранных в соответствии с установками «Краткого курса» и других руководящих материалов, мы сохраняем. Великие люди живы и должны быть с нами до последней косточки.
Кладбище Данилова монастыря подлежало ликвидации, но Гоголя перенесли в другое место, поближе к артистам орденоносного МХАТа. Кутузов, похороненный в Казанском соборе, сохранился в музее истории религии и атеизма. На превращенном в парк культуры нижегородском кладбище не нашлось никого достойного, кроме изобретателя-самоучки Ивана Кулибина — вот устроенный на месте кладбища парк и назвали его именем.
В Москве и Ленинграде были определены места сосредоточения знаменитых людей. В столице неудобоназываемое слово «кладбище» все-таки оставили за Новодевичьим и Донским; но в городе трех революций было счастливо найдено слово «некрополь» — вроде бы, то же самое, но звучит без религиозных предрассудков. Слово богатое: ударение ставят на всех трех слогах (правильно — на втором); иногда объект называют «акрополем». Чтоб уж совсем избавиться от намека на смерть, музей-некрополь стали именовать «музеем городской скульптуры».
В 1930-е годы на Выборгской стороне в Ленинграде понадобилось устроить троллейбусный парк, и никакого другого места, как находившееся здесь католическое кладбище, не нашли. Большинство могил просто сровняли с землей. Но приближалось 100-летие смерти Пушкина, которое отмечали в 1937-м, как всенародный праздник. Под это дело вспомнили о пушкинском соученике по лицею Константине Данзасе, и прах его был перенесен в устроенный к юбилею «Некрополь мастеров искусств и друзей Пушкина». Какая могла быть альтернатива? Да никакой, просто остался бы Данзас без могилы.
Здесь, можно сказать, повезло. Но в условиях весьма жесткого идеологического отбора, да и простой неосведомленности кладбищенских функционеров, которым было предписано «в кратчайшие сроки» перенести достойных в некрополь, множество заслуживающих сохранения прахов остались на месте. Где-то там, в земных глубинах, догнивают их последние косточки, но на поверхности никакого обозначения нет. Давно стоит гараж или устроена детская песочница.
Мы увидели лишь развалившийся гроб с несколькими потемневшими рассыпающимися косточками.
Музейных некрополей в Петербурге три. Почему не вернуть название кладбищ Лазаревскому и Тихвинскому в Александро-Невской лавре, сказать не могу, хоть работаю в этом самом музее. Третий некрополь — «Литераторские мостки» Волковского кладбища.
Формирование некрополей как своего рода выставочных залов происходило в 1930—1950-е годы. На Лазаревском кладбище утраты сравнительно невелики, на двух других оставлено очень немного изначального. Сейчас в Некрополе мастеров искусств 185 надгробных памятников; было же их на Тихвинском кладбище в начале ХХ века — 1325. Восемьдесят три могилы перенесены из разных мест. Вопреки расхожему мнению, переносились именно останки, а памятники над ними довольно часто ставились новые. Материала для этого находилось достаточно — с ликвидируемых на этих же музейных кладбищах «обывательских» могил.
Вернусь к тому, с чего начал. В 1979 году земляки Августина Бетанкура, род которого происходит от правителей Канарских островов, вспомнили, что он похоронен в Петербурге. У нас об основателе петербургского Корпуса инженеров путей сообщения, строителе нижегородской ярмарки и московского Манежа давно забыли, и его могилу на Смоленском кладбище не тревожили.
Вообще Смоленские кладбища — православное, лютеранское и армянское — сильно потрепали, потому что с 1738 года похоронено здесь немало деятелей науки и культуры, заслуживавших сохранения даже по упрощенным советским критериям. Социалистическое преобразование кладбищенских земель казалось столь необходимым, что Александра Блока, например, перенесли на Литераторские мостки сразу после снятия блокады в 1944 году. Но на Бетанкура не обратили внимания, хотя шестиметровая чугунная колонна, нарисованная Монферраном, вполне годилась в экспонаты Музея городской скульптуры.
И тут, когда активность смертинетчиков, вроде, сошла на нет, и что осталось к 1970-м годам от порушенных петербургских кладбищ, то и осталось, — вдруг назревает международный конфликт. Испанская сторона официально заявила о намерении возложить цветы к могиле Бетанкура, заслуги которого в дорожном строительстве там до сих пор не забыты. Пустить гостей на то, что осталось от Смоленского лютеранского кладбища, не представлялось возможным. Все-таки это еще период «развитого социализма». Обком, руководимый товарищем Романовым, не мог допустить такого конфуза.
Пришлось заняться перенесением праха. Помню, прохладный осенний денек выдался пасмурный, но сухой. Обычно центральная часть кладбища после дождя превращалась в озеро, из которого выступали островки могильных холмиков с остатками изуродованных надгробий.
Как и на других, обреченных, но все-таки не уничтоженных кладбищах, здесь сохранилось достаточно много памятников разной художественной ценности. Кое-где уцелели даже скульптуры с отломанными головами и руками. Почему-то любимым занятием местных хулиганов было разбивать о мрамор пузырьки с чернилами; встречались и надписи обычного заборного характера.
По кочкам, продираясь через привольно разросшиеся кусты и переступая ржавые оградки, комиссия, включавшая представителей милиции, санэпидстанции, инспекции по охране памятников и музея городской скульптуры, достигла нужного места. Поблизости сиротливо врос в землю гранитный саркофаг жены архитектора Тома де Томона; точно такой же, вместе с останками строителя петербургской Биржи, был в 1940 году перенесен в музей. Колонна Бетанкура, насквозь проржавевшая, угрожающе накренилась.
Накануне нашего появления склеп был уже вскрыт. Он представлял собой выложенное камнем двухкамерное помещение, где когда-то находились гробы Бетанкура и его дочери. Великий инженер и механик, разработавший способ установки колонн Исаакиевского собора, был похоронен здесь в 1824 году. Свод его погребальной камеры давно рухнул под тяжестью земли, и мы увидели лишь развалившийся гроб с несколькими потемневшими рассыпающимися косточками. Все это было собрано в заранее изготовленный деревянный ящик, который доставили в музейный некрополь.
Место нового погребения выбрали с расчетом, чтобы оказалось возможным впоследствии установить колонну с помощью подъемного крана. На реставрацию колонны понадобилось еще два года, но к намеченному дню возложения венков свежая могила была покрыта срочно изготовленной гранитной плитой. Испанцы остались довольны.
Эхо смертинетства отозвалось в прошлом, 2011 году, когда завершились, наконец, злоключения Дмитрия Бенардаки. Полвека назад на Греческом проспекте в Ленинграде была разрушена церковь, по которой проспект назван. Храм святого Дмитрия Солунского построили православные греки, жившие в столице. Главный жертвователь, известный негоциант и меценат Бенардаки был похоронен в 1870 году в церковном склепе.
Труп забальзамировали так успешно, что, при сравнении результатов, сотрудников НИИ ленинского Мавзолея следовало немедленно уволить. Нетленного Бенардаки поместили в лабораторию одного из ленинградских медицинских учреждений, где полвека он служил учебным пособием.
Но вот настало время смертидачества, и Бенардаки решили похоронить. Место выбрали в Некрополе мастеров искусств (ведь в доме негоцианта на Невском устраивались передвижные выставки; так что его поместили рядом с Крамским и Шишкиным, тоже перенесенными). Нашлись спонсоры, медики сделали голограммы уникальных останков, с грустью расставшись с оригиналами; и в скором времени на месте перезахоронения уже встал бронзовый бюст.
Идеология смертидачества представляет собой курьезную смесь фантастических новорусских понятий о религиозной традиции с надрывным интеллигентским борением за правду. Если смертинетчики пользовались явным покровительством властей, то к смертидастам, в новых экономических условиях, отношение чиновников довольно сдержанное. В отдельных случаях идут им навстречу, но иногда тормозят.
Закапывание в землю обнаруженных непогребенными костей солдат Великой Отечественной — дело официально одобряемое. Хотя, к сожалению, назойливые смертидасты желают знать поименно всех, кто покоится в братских могилах — что на самом деле не невозможно, так как списки сохранились в архивах военного ведомства.
Перевести из неизвестных в известные десяток другой — это терпимо, и даже могло бы стать сюжетом телевизионного шоу. Но когда речь идет о тысячах забытых, с этим надо что-то делать. А делать что-либо реальное чиновники по определению не способны.
Ну, с тем, что в православии называется синодиками — перечнями имен для поминовения, — куда ни шло. Смертидасты замахиваются на гораздо более существенное: они хотят восстановить все утраченные кладбища. А тут уже и стоимость земельных участков, и доходы от их использования — дело ответственное…
Замахнулись, например, в Петербурге на Митрофаньевское — 32 гектара, на которых сколько можно построить торгово-бытовых центров и элитного жилья! Состояние кладбища еще в XIX веке было таково, что комиссия городской думы предлагала упразднить этот источник антисанитарии. Тем не менее погребать там не перестали, и некоторые захоронения относились даже к периоду блокады Ленинграда. После войны с этим безобразием решительно покончили. Вот уж лет шестьдесят территория забита гаражами, бараками, ангарами, складами — могилок нет и следа. Вот все эти 32 гектара смертидасты желают вернуть в первобытное состояние.
Дай им волю — так, пожалуй, в крепости Петропавловской надо будет восстанавливать погост: в начале города там ведь и хоронили. Как это писал современник Петра I Вебер в «Переменившейся России»: покойника, завернутого в рогожку, клали с зажженной свечой у обочины и ждали, кто кинет пятак на погребение.
Любовь смертидастов к покойникам носит сверхъестественный характер. Бренные останки, которые, по всем религиозным представлениям, превращаются в прах, «опричь святых угодников», смертидасты хотят непременно закопать, но, очевидно, предполагают, что в земле они сохранятся навеки. На заре смертидачества в 1990-е годы решили восстановить забытую при разорении большевиками Троице-Сергиевой пустыни под Стрельной могилу великого архитектора Андрея Штакеншнейдера. Определить примерное место, по сохранившимся планам, показалось мало. Стали вырывать косточки, чтоб подвергнуть их судебно-медицинской экспертизе. Только установив идентичность, успокоились, положив на выявленную могилу гранитную плитку советского образца.
Не утихает уж третий год скандал с возмущением маститого солиста Большого театра по поводу того, что прах любимого им композитора Модеста Мусоргского не лежит точно под его надгробным памятником. Так оно и есть, при создании Некрополя мастеров искусств практиковали передвижку памятников с могил, для удобства показа экскурсантам. Тогдашние смертинетчики над этим просто не задумывались.
Но людям, которые хотят любить отечественную историю, следовало бы приглядеться к старым надгробиям, сохраненным в музее на тех самых местах, где они стояли изначально (не все ж там передвинуто). Существуют пристенные скульптурные памятники, указывающие, что могила находится внутри храма; но точное ее местоположение не отмечалось. Верующие люди никогда не интересовались останками своих дорогих покойников, но молились в храмах об упокоении их бессмертных душ.
Подразумевая под смертью безусловное уничтожение наших физических тел, согласимся, что не замечать этого невозможно, а жертвовать жизнью ради смерти сомнительно. Смерть есть — говорим ли мы ей да или нет. С этим фактом приходится считаться.