https://news.mail.ru/politics/22166568/
Как изменилось общество со времен первой чеченской войны.
На этой неделе российский консул наконец встретился в киевском госпитале с захваченными в бою на территории Луганской области россиянами Александром Александровым и Евгением Ерофеевым. Раненые называют себя действующими бойцами спецназа ГРУ, однако в российском Минобороны их объявили уволившимися. То, что они больше не действующие военные, в интервью российским СМИ подтвердили жена одного из них и отец другого.
Российские дипломаты заявили, что, во-первых, с самого начала добивались встречи с задержанными и, во-вторых, теперь будут навещать Ерофеева и Александрова регулярно. История исчерпана, как бы хочет сказать МИД: обвинения, что Россия бросает своих граждан, несостоятельны, мы их не бросили. Ведь это было главной претензией, да?
Или у российского общества могут быть к своему государству другие претензии после этой истории? Странным образом не слышно родственников нынешних и будущих солдат, которым, кажется, предъявили очередное доказательство участия российских военных в военных действиях на востоке Украины. Или не предъявили? А если бы жена или отец сказали не «они уволились непонятно почему», а «они выполняли приказ»?
© Reuters
Двадцать лет назад никто не стал бы требовать: «Предъявите ваши доказательства!» — солдатские матери, бродящие по разбитым дорогам Чечни под бомбежками, и были самым наглядным доказательством участия российских солдат-срочников в чеченской войне. А еще они служили доказательством того, что не все россияне поддерживают эту войну. И того, что есть вещи важнее интересов государства: это жизнь близкого человека.
Кто-то из этих матерей доставал заначку, другие продавали квартиры, они брали отпуск, а некоторые увольнялись с работы и ехали в Чечню. Были те, кто разводился с мужьями, которые не справлялись с их общим горем. И были мужья, которые шагали рядом с женами по Чечне. Случалось, кто-то из них погибал под обстрелами, кто-то находился на грани безумия. А случалось, что находили своих детей. Иногда живых.
Спустя 20 лет я помню лица и голоса некоторых из них. И потертые фотографии их сыновей, которые они раздавали журналистам, отправлявшимся в горы: «Спросите там, вдруг кто знает. Ему всего 19, может быть, все-таки в плену?».
читайте также
Киев не считает задержанных у Счастья россиян военнопленными
«Когда матери ходили по Чечне, были свободные выборы и независимые СМИ, — объясняет Вероника Марченко, глава фонда “Право матери”, который 25 лет занимается бесплатной юридической защитой прав родителей, чьи сыновья погибли в армии в мирное время на территории России и СНГ. — Была возможность или хотя бы иллюзия, что можно на что-то повлиять. А сейчас все прекрасно понимают, что повлиять ни на что по большому счету не могут». На вопрос, сколько матерей погибших на востоке Украины российских военных обратились в фонд за помощью, Марченко отвечает: ни одной. «Про НКО рассказывают, что они “агенты” — кто же в здравом уме пойдет к агентам за какой-то помощью? Так что все взаимосвязано».
О том, что нельзя сравнивать нынешнее время с периодом двадцатилетней давности, говорит и глава комитетов солдатских матерей Валентина Мельникова. «Первый раз я поняла, как все изменилось, в августе, — рассказывает она, — когда мне позвонили родители солдат и рассказали про “учения” в Ростовской области. Я говорю: “Езжайте забирать своих детей!” Ни одна не поехала. Это объяснить невозможно ничем. Это чисто медицинский факт. Может быть, только хороший психиатр объяснит…».
Мария Эйсмонт
|
