http://kamsha.ru/journal/analitycs/mongolia.html
(Неизвестные кошмары 20 века)
Недавние волнения в Улан-Баторе стали для многих полнейшей неожиданностью, но это далеко не первая политическая буря, разразившаяся в монгольских степях. История двадцатого века знает примеры гораздо более страшных пертурбаций.

Мы пойдем другим путем.
Судьба зажатой между двух гигантов - Российской империей и Китаем Монголии во многом определялась ситуацией в этих странах. До китайской революции 1911 года Монголия официально входила в состав Поднебесной империи, но с новым республиканским Китаем решила расстаться и при поддержке царской России объявила о независимости. Увы, государь-император помочь соседям чем-то конкретным то ли не смог, то ли не счел нужным, и страна была оккупирована китайскими войсками. Китайцы распоряжались в Монголии, пока небезызвестный барон Унгерн фон Штернберг не попытался превратить страну в плацдарм для реализации своих паназиатских идей. Барон с боями вытеснил оккупантов и принялся насаждать собственные порядки, но длилось это недолго.
В июле 1921 года монгольскую границу перешли части Рабоче-крестьянской Красной Армии, к которой присоединились отряды местных революционеров во главе с Сухе-Батором. Унгерн был разгромлен, власть перешла в руки Народного правительства, и Монголия надолго попала в орбиту влияния северного соседа.
Вновь приобретенный плацдарм оказался для советской республики весьма важен. Изначальной поставленной перед РККА целью было не дать нахальному барону окрепнуть и двинуться на Иркутск, но Кремль очень быстро оценил геополитические преимущества Монголии, в том числе в деле стратегического противостояния СССР Японии и Китаю.
Надо сказать, что Монголия была местом специфическим даже по азиатским меркам. Пролетариата там не имелось и в помине, зато треть взрослого населениям являлась буддийскими монахами - ламами.
Столь высокий процент духовенства объясняется тем, что многие ламы, пройдя в юности первую степень монашеского посвящения, возвращались в мирскую жизнь, но при необходимости отзывались в свои монастыри, которых их в Монголии было около 800, и, соответственно, числились в монастырских списках. Мало того, страна являлась конституционной монархией, возглавляемой верховным иерархом ламаистской церкви Богдо-ханом.
Такого, чтобы прокоммунистическое правительство действовало в условиях теократической, но при этом конституционной монархии, еще не случалось, правда, длилось сие недолго. В 1924 году Богдо-хан умер естественной смертью, и Монголия была провозглашена народной республикой. Сухе-Батор при довольно странных обстоятельствах покинул сей мир за год до монарха - ходили слухи, что его отравил кто-то из лам, но последующие события подталкивают к другим выводам. Как бы то ни было, единоличного вождя в государстве не нашлось. У руля встали соратники Сухе-Батора, которых было достаточно много, но заменить собой пролетариат, как класс, они все-таки не могли. Строить же социализм в отсутствии такового было не только нереально, но и ненаучно, и правящая Монгольская народно-революционная партия (МНРП) выдвинула тезис не о социализме, а о некапиталистическом пути развития. Советские товарищи не возражали.

«Нельзя смешивать Монголию с Казахстаном или Бурятией».
СССР, как правило, соблюдал правила политического приличия, так что Монголия контролировалась им не напрямую. Для этого существовали политические каналы советского полпредства в Улан-Баторе, ежегодные встречи-консультации монгольского руководства с членами Политбюро ЦК ВКП(б) и сотрудничество Государственной внутренней охраны (аналог нашего ОГПУ) с советскими коллегами. Монгольские «органы» были наводнены советниками-чекистами, и их советы падали на благодатную почву, но об этом чуть позже.
В 1929 году по примеру Советского Союза в Монголии началась ускоренная коллективизация. Разумеется, процесс сопровождался ликвидацией частной торговли и кустарных промыслов, усилением налогообложения, массовым разорением индивидуальных хозяйств и попытками закрытия ламаистских монастырей. Дело обернулось массовым восстанием крестьян-аратов, причем под угрозой оказалась столица страны.
Кремль проявил беспокойство. 16 мая 1932 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «О Монголии». Тамошние руководители были подвергнуты критике за то, что «слепо копировали политику советской власти в СССР». Им было предложено «усвоить политику, соответствующую буржуазно-демократической республике», то есть отказаться от сплошной коллективизации, ликвидации частной торговли и атак на монастыри.
Восстание, тем не менее, не унималось, что и неудивительно. Руководители ЦК МНРП проявили самостоятельность и не желали проводить корректировку любезного их сердцу политического курса.
Советский полпред Охтин от такого пассажа растерялся и требовал ввода войск. Пришлось вмешаться лично Сталину.
В своем письме Кагановичу 4 июня 1932 года Иосиф Виссарионович написал: «Самое бы лучшее – обойтись без ввода войск. Нельзя смешивать Монголию с Казахстаном или Бурятией. Главное – надо заставить монгольское правительство изменить политический курс в корне. Надо оттеснить временно леваков и выдвинуть вместо них на места министров и руководителей ЦК Монголии людей, способных проводить новый курс, то есть нашу политику. Обновленное монгольское правительство должно объявить всенародно, что в области внутренней политики допущены ошибки, что эти ошибки будут немедля исправлены».
Надо отдать будущему генералиссимусу должное, в ситуации он разобрался досконально даже на отдалении. В отличие от монгольского ЦК. Пока последний упирался, восстал гарнизон Цецерлика, а было в нем 1195 человек, что для страны с населением меньше миллиона более чем внушительно. Восставшие освободили 400 арестованных повстанцев. К ним присоединились еще человек 70 военных.
При этом в Улан-Баторе оставалось порядка сотни (!) кадровых военнослужащих, а из 4000 членов МНРП по мнению советских советников надежными и пригодными к военному делу являлось не более 300. Ситуация осложнялась тем, что советские товарищи не могли прийти к единому мнению – кто должен руководить расхлебыванием каши - полпред Охтин, военный советник Щеко или чекисты. Ситуация все больше напоминала критическую, и Молотов, Ворошилов и Каганович обратились к Сталину с предложением перебросить в Улан-Батор кавалерийский дивизион из 500 красноармейцев бурят-монгольского происхождения и еще 750 человек для охраны правительства и военных складов в самом Улан-Баторе.
Сталин согласие дал, но лишь как на временную меру. Иосиф Виссарионович еще не был гением человечества, но дальновидностью соратников превосходил изрядно. «Нас будут изображать оккупантами, борющимися против восстающего монгольского народа, - резонно предположил он, - а японцев и китайцев – освободителями. Боюсь что нынешняя обстановка в Монголии может навязать нашим войскам несвойственную им роль оккупантов, идущих против большинства населения. Дело нужно начать с изменения политического курса. Этот акт должно проделать монгольское правительство. При такой комбинации помощь наших хорошо замаскированных войск можно будет провести одновременно и незаметным образом».
Так и сделали, но дело уже зашло слишком далеко. Чтобы не потерять все, пришлось пойти не только на кадровые перестановки и корректировку политического курса, но и принять далеко идущее решение об отказе МНРП от руководства государственной властью. В результате численность партии в течение последующих двух лет сократилась в 5 раз.

Путевка в Крым
Новые монгольские руководители оказались людьми осторожными и к тому же уверовали, что новый курс это всерьез и надолго. Между тем, на дальнем востоке разгоралось пламя новой войны, и пограничная с Монголией часть Китая была оккупирована Японией. В этой ситуации Кремль пришел к выводу, что социализм в Монголии строить все же надо, причем ударными темпами, а для начала хорошо бы покончить с ламством. Как с потенциальной базой антикоммунистических и антисоветских настроений.
Тогдашний монгольский премьер Бутач Гендун эту точку зрения не разделял, опасаясь повторения эксцессов 1932 года. Советские товарищи, надо отдать им справедливость, начали с уговоров. Сталин на встрече с Гендуном в декабре 1935 года в Москве с присущей ему иронией заметил:
«вы, Гендун, хотите, не обижая ламства, защищать национальную независимость. Они несовместимы. У вас нет аппетита борьбы с ламством. Когда кушаешь, надо кушать с аппетитом. Необходимо проводить жесткую борьбу с ламством путем увеличения разного налогового обложения и другими методами».
Гендун возражал и к обработке подключился советский коллега монгольского премьера Молотов. В отличие от Сталина, Вячеслав Михайлович был прямолинеен, как свой псевдоним: «Вы, Гендун, в пьяном виде все время говорили антисоветскую провокацию. Вы перед отъездом сюда говорили, что, наверное, мне через кремлевскую больницу предложат долгосрочный отпуск и отдых в Крыму по состоянию здоровья. Мы не собираемся делать такую махинацию и заниматься такой игрушкой».
Не прошло и трех месяцев, как махинация стала реальностью. Пленум ЦК МНРП официально осудил правый уклон. Гендун был снят с поста и отправлен на лечение. В Крым.
Пост премьера получил Агданбугин Амор, а министром внутренних дел и руководителем Государственной внутренней охраны Хоролгийн Чойбалсан. Так была заложена база для того явления, которое в последствие в официальных документах ЦК МНРП получит наименование «Культ личности Чойбалсана», а на деле обернется массовыми репрессиями по советскому образцу, но в чем-то даже более чудовищными.

Маршал маршалу рознь
В Монголии большая чистка стартовала с организации открытых судебных процессов над ламами. Первый из них ведомство Чойбалсана организовало в апреле 1936, опередив ведомство Ежова почти на 4 месяца. Представителей духовенства обвиняли в том, что они поднимали авторитет религии, для чего устраивали… молебны, что рассматривалось, как контрреволюция. Кроме того ламы занимались шпионажем в пользу Японии посредством отправки писем монгольским эмигрантам, где приводились различные сведения о жизни в приграничных районах МНР. Дальше – больше. Уже на следующем процессе в октябре 1936 года подсудимым инкриминировали, что они с помощью «одной империалистической державы» (подразумевалась опять-таки Япония) должны были поднять вооруженное восстание и восстановить феодальные порядки.
Из 17 обвиняемых шестеро были приговорены к расстрелу, остальные - к различным срокам заключения. За год было проведено пять открытых антиклерикальных процессов, пора было переходить к следующему этапу.
Трудно сказать, когда именно у Чойбалсана возник план, предусматривающий полную кадровую перестановку в монгольской верхушке, но министр внутренних дел возжаждал безраздельной власти. Увы, на пути было несколько препятствий, каждое из которых могло бы отпугнуть менее предприимчивого человека.
Первой и самой значительной трудностью был военный министр и главнокомандующий Монгольской Народно-Революционной армией маршал Дэмид. Человек заслуженный, соратник Сухе-Батора, он обладал характером прямым, решительным и вспыльчивым. Когда в 1936 году Чойбалсану присвоили звание маршала, Дэмид неоднократно высказывался в том смысле, что у Наполеона маршалами становились боевые генералы, в СССР все пять маршалов – герои гражданской войны и только у нас, в Монголии, появился полицейский маршал.
Чойбалсан копил обиду, но сместить Дэмида сил у него не хватало, тем более, главнокомандующего поддерживали советское военное руководство и полпред в Монголии Таиров. Последний ранее возглавлял политическое управление Особой краснознаменной Дальневосточной армии и был тесно связан как с Дэмидом, так и со всеми высокопоставленными советскими военными.
Третьей проблемой Чойбалсана был Михей Ербанов – герой гражданской войны, а ныне член Центральной ревизионной комиссии ВКП(б) и первый секретарь Бурят-монгольского обкома партии. Будучи в большом фаворе у Сталина (всю страну обошла газетная фотография вождя с маленькой дочкой Ербанова на руках), товарищ Ербанов заслуженно считался крупным экспертом по монгольским делам. Он был дружен с премьер-министром Амором и маршалом Дэмидом, маршала же Чойбалсана оценивал крайне скептически. В частных разговорах с монгольскими руководителями товарищ Михей именовал Чойбалсана не иначе как опричником и душегубом, что, опять-таки, соответствовало истине.
Полицейский маршал подумал и нашел выход. В мае 1937 года он отправил Ежову письмо-доклад по итогам процессов над ламами. Судя по всему, тогда же были согласованы последующие действия двух братских ведомств.

Не все консервы одинаково полезны
В июле 1937 года бывший премьер Гендун, мирно проживавший вместе с семьей в Крыму в доме отдыха «Форос», был арестован. 5 августа 1937 года арестовали Таирова. В сентябре – Ербанова.
Выбив из арестованных нужные показания, «специалисты» из НКВД соорудили мощнейший заговор. В Монголии и Бурятии действовала страшная панмонгольская и прояпонская шпионская организация, связанная через Таирова с военными заговорщиками в РККА во главе с самим Тухачевским!
На пути Чойбалсана оставалась последняя помеха - маршал Дэмид. Поднять на него руку Чойбалсан так и не решился и вновь пошел за помощью к советским коллегам. Коллеги в лице первого заместителя наркома внутренних дел СССР Михаила Фриновского помогли.
Дэмида пригласили в СССР. 20 августа 1937 года маршал прибыл в Иркутск, а 22 августа в районе станции Тайга скончался. По официальной версии причиной стали некачественные консервы.
Труп доставили в Москву, где устроили торжественную кремацию с участием советских должностных лиц, ну а Фриновский отправился в Улан-Батор, дабы сообщить о раскрытии советскими чекистами крупного заговора во главе с Гендуном.

Суд монгольский, суд советский…
27 августа в Монголию были введены советские войска. 30 августа Фриновский передал Чойбалсану копию показаний Гендуна и список из 115 потенциальных заговорщиков. 2 сентября Чойбалсан получил в дополнение к имеющейся должности пост военного министра и главнокомандующего монгольской армией, а 10 сентября Монголию накрыла волна арестов.
Начали, как водится, с лам. 4 октября состоялся разгонный процесс - из 23 обвиняемых 19 приговорили к расстрелу. 10 дней спустя, стартовало судилище уже над членами контрреволюционной организации Гендуна. Бывший премьер «гостил» на Лубянке, бывший главком (уже объявленный контрреволюционером) был мертв, но состав подсудимых впечатлял и без них. Вице-премьер, зам главкома, начальник генштаба, министр просвещения… Всего 14 человек, из которых расстреляли 13, при этом Чойбалсан предусмотрительно избавился от потенциальных конкурентов в лице прокурора Борху, начальника милиции Аюши и начальника Государственной внутренней охраны Намсарая. Всего же за несколько месяцев 37 года было арестовано 16 министров и их заместителей, 42 генерала и старших офицера, 44 высших служащей государственного и хозяйственного аппарата.
20 октября 1937 года была создана Чрезвычайная Комиссия во главе с Чойбалсаном. На самом деле речь шла о банальной «тройке», что по примеру аналогичных структур в Советском Союзе подменяла законные судебные органы, причем приговоры зачастую выносились заочно.
В самом конце октября состоялся пленум ЦК Монгольской Народно-революционной партии, одобривший начало «большой чистки». Рука об руку с Чойбалсаном и его орлами действовали и советские советники. Московские коллеги тоже помогали, чем могли. В ноябре 1937 года в Москве по приговору Военной Коллегии Верховного Суда СССР был расстрелян Гендун.
Чойбалсан вошел в раж и расправой над политическими противниками не ограничился. Выяснилось, что в Монголии существуют целые контрреволюционные нации. Речь шла о представителях национальных меньшинств, которых огульно записали в агенты зарубежных разведок. Китайцев сделали шпионами чанкайшистского режима, а бурятов, памятуя обвинения, выдвинутые против уже на тот момент казненного Михея Ербанова, панмонгольскими заговорщиками и японскими агентами.
За первые полгода террора по скрупулезным подсчетам советского полпредства было арестовано 10 728 человек, в том числе 7 814 лам, 322 бывших феодала, 300 ответственных кадровых работников, 180 представителей командного состава монгольской армии, 1555 бурят и 408 китайцев. Душегубы (прав, прав был покойный Ербанов) трудились, не покладая рук, успев за те же полгода рассмотреть дела на 7 171 человек, из которых 6 311 были казнены.
Начатая в августе 1937 чистка превратилась в террор, а большой террор требует чрезвычайных мер. Тысячи заключенных это не одномоментные аресты министров и высшего генералитета, но полицейский маршал справился.
Фактически за время террора в Монголии было полностью ликвидировано ламство. Монастыри закрыты, их имущество конфисковано, а духовенство осуждено. В ходе расправ уже над руководящими кадрами Чойбалсан расчистил площадку для взятия верховной власти. Последним был устранен Амор, которого держали на посту по рекомендации Ежова, опасавшегося передавать распоясавшемуся соратнику всю власть.
Ежова сняли и судьба Амора была решена. В марте 1939 премьер был смещен; освободившийся пост, разумеется, достался Чойбалсану. В течение 3 последующих месяца Амор и его 28 ближайших сотрудников были арестованы, причем маршал сделал хорошую мину при плохой игре, в очередной раз прибегнув к добрососедской помощи. По его просьбе все 29 были вывезены в СССР, где и находились до июля 1941 года, когда были расстреляны по приговору все той же Военной Коллегии Верховного Суда.
В судебном заседании Агданбугин Амор заявил: «Мне непонятно. Если Монгольская Народная Республика является свободной, то почему меня судит советский суд? Я – гражданин МНР и меня должен судить монгольский суд, а не советский. Кто был арестован по моим вынужденным показаниям, я не в коем мере не считаю их контрреволюционерами. Они арестованы невинно. На предварительном следствии под жестоким насилием ряд монголов дали ложные показания как на себя, так и на других лиц, но они совершено невиновны».
Ни Амору ни остальным его последнее слово не помогло, но все они были посмертно реабилитированы в СССР еще в середине 50-х годов. Всего же в 1936 – 39 гг. в Монголии было репрессировано две трети членов ЦК МНРП и 8 из 10 членов президиума ЦК. По обобщенным данным за тот же период Чрезвычайная комиссия во главе с Чойбалсаном осудила 25 588 человек, из которых 20 099 были приговорены к расстрелу и казнены. И это в стране с населением порядка 750 000!
Фактически большой террор в Монголии оказался более кровавым, чем у «старших советских братьев».

PS/ Совершенно очевидно, что без поддержки ЦК ВКП(б), НКВД СССР и советского полпредства полицейский маршал вряд ли б решился на подобный беспредел, а если б и решился, ему бы быстро дал по рукам тот же Дэмид. Увы, ответственность за монгольский кошмар в полной мере разделяют кремлевские покровители «душегуба». Большинство из них так или иначе получило свое еще при жизни, но сам Чойбалсан умер в почете при всех должностях и регалиях.
Лишь спустя тридцать шесть лет, в сентябре 1988 года, монгольский посол в Москве обратился в ЦК КПСС с просьбой о передаче из советских архивов всех имеющихся документов о произволе и беззаконии 30-х годов. Месяц спустя это было сделано. В декабре 1988 года пленум ЦК МНРП официально реабилитировал всех пострадавших и предал гласности правду о событиях 50-летней давности. Культ личности Чойбалсана был осужден. Потребовалось 50 лет и Михаил Горбачев с его Перестройкой.
Преступления полицейского маршала стали мощнейшим оружием в руках оппозиционных сил, покончивших с однопартийной системой. В государстве сложилась парламентская республика, может и не безупречная, но недавние беспорядки не переросли ни в вооруженное восстание, ни в массовый террор. Видимо уроки из своей истории монгольское общество все-таки извлекло.