|
Серж Халими
Сталкиваемся ли мы сегодня с началом нового политического этапа во всем мире? «Демос», «олигархия», «элиты», «меньшинства» и проч. — знаем ли мы, что стоит за прежними понятиями сейчас?
Дебаты17.05.2013
Бывают откровения, которые никого не удивляют. Ни для кого не новость, что политики любят деньги и предпочитают проводить время с теми, у кого денег много. Или же что политики иногда ведут себя как каста, стоящая выше закона. Или что налоговая система благосклонна к накопительству, а свободное перемещение капитала позволяет сохранять деньги в налоговых убежищах.
От раскрытия индивидуальных аномалий давно следовало бы перейти к внимательному обследованию той системы, в которой они и возникли. Но за последние десятилетия мир менялся такими темпами, что наши аналитические способности не поспевают за этими изменениями. Каждое новое событие: падение Берлинской стены, появление БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай, ЮАР), технологические прорывы, финансовые кризисы, арабские революции, упадок Европы — эксперты уже устали всякий раз провозглашать конец истории или возникновение нового мирового порядка.
Но чтобы выписывать, опережая события, очередное свидетельство о рождении и смерти, нужно сказать, что заявили о себе три основных более или менее универсальных тенденции, которые и могут лечь в основу исследования: ощутимый рост социального неравенства, дезинтеграция политической демократии и упадок национального суверенитета. Каждый новый скандал — как прыщ на больном теле: он позволяет нам видеть, что каждый элемент этого трио появляется отдельно, но все они действуют вместе. Общая ситуация может быть описана так: правительства разрешают своим политическим системам дрейфовать в сторону олигархии, потому что они очень зависимы от посредничества влиятельного меньшинства (тех, кто инвестирует, спекулирует, берет в аренду, сдает в аренду и распродает). Если правительство не торопится отбрасывать народный мандат, международное давление согласованного финансового интереса приведет к тому, что такое правительство с грохотом обвалится.
Все люди рождены свободными и равными по достоинству и правам. Они наделены разумом и сознанием и должны действовать вместе друг с другом в духе братства. Но, как мы хорошо знаем, эта первая статья Декларации прав человека никогда строго не соблюдалась. Различия между судьбами людей всегда объяснялись чем-то другим, чем общее благо: в удачное время ли ты родился, кто были твои родители, было ли тебе доступно образование и здравоохранение и т.д. Но вера в то, что социальная мобильность может преодолеть неравенство рождения, облегчало бремя столь сильных различий. Согласно Алексису де Токвилю, такая надежда, более свойственная США, чем Европе, помогла американцам выдержать величайший разрыв в доходах, больше, чем где бы то ни было. Молодой кассир из Кливленда или юный калифорниец без диплома об образовании могли мечтать, что их талант и упорство выведут их на уровень Джона Рокфеллера или Стива Джобса.
«Само по себе неравенство не составляло большой проблемы для американской политической культуры, для которой равенство возможностей важнее равенства доходов, — говорит Фрэнсис Фукуяма. — Но система остается легитимной только до тех пор, пока люди убеждены, что, когда они усердно работают и делают все, что от них зависит, они и их дети имеют честную возможность вырваться вперед и что богатым досталось их богатство, потому что они играли по тем же правилам, что и они сами» [1]. Но эта стародавняя вера, служившая смягчающим или даже обезболивающим средством, к нынешнему времени повыветрилась.
Когда будущего президента Франсуа Олланда за шесть месяцев до выборов спросили, как можно достичь «морального возрождения», к которому он призывает, он ответил: «Такова французская мечта. Она неотрывна от республиканского нарратива, который и позволял нам развиваться, несмотря на кризисы, войны и разделения. До недавних пор мы были убеждены, что наши дети будут жить лучше нас». Но, как добавил Олланд, «теперь этой веры нет» [2].
Страх утраты статуса
Миф о социальной мобильности теперь вытеснен страхом утраты статуса. Простой рабочий теперь уже почти не имеет шансов стать руководителем, журналистом, банкиром, ученым или политиком. Французские элитарные высшие школы, «гранд эколь», еще менее доступны для студентов из рабочего класса, чем в 1964 году, когда Пьер Бурдьё опубликовал книгу «Наследники: французские студенты и их отношение к культуре». То же самое можно сказать и об элитарных университетах во всем мире, резко повысивших плату за обучение. Недавно девушка из Манилы покончила с собой, потому что ей было нечем платить за учебу. И два года назад американский студент объяснял: «Я трачу на учебу примерно 75 тыс. в год. Скоро мне придется занимать в долг. Мой отец как несущий за меня ответственность вынужден будет взять на себя мои долги. Он тоже разорится, как и я. Так я увлеку на дно всю мою семью только потому, что я пытался проникнуть в более высокий класс» [3]. Этот студент хотел осуществить американскую мечту — вырваться из нищеты к состоятельной жизни. Но теперь вся его семья катится в противоположном направлении.
Когда «победителю достается все» [4], неравенство в доходах должно уже считаться признаком социальной патологии. Тридцать лет назад семейство Уолтон, владельцы гиганта торговли «Уолмарт», было в 61 992 раза богаче, чем среднее американское домохозяйство. Теперь этот показатель вырос до 1 157 827. Уолтоны накопили столько денег, сколько есть у 48,8 миллионов беднейших американских семей вместе взятых. В прошлом году Банк Италии признался: «Десять самых больших богачей в нашей стране имеют столько же денег, сколько три миллиона самых бедных итальянцев» [5].
В настоящее время Китай, Индия, Россия и страны Персидского залива также оказались на крючке у миллиардеров. Если просто оценивать концентрацию богатств и эксплуатацию рабочих, им нечему учиться у Запада — напротив, они сами могут дать Западу уроки чудовищного неолиберализма. В 2003 году индийские миллиардеры владели 1,8% национального богатства, а пятью годами позже в их руках уже оказалось 22% богатства той нации, в которой уже более миллиарда человек [6]. Надо бы остановиться. Богатейший человек Индии, Мукеш Амбани, может уже мерить на вес свое богатство, сидя в своем 27-этажном роскошном доме, который высится над Мумбаи, где половина жителей по-прежнему живет в трущобах.
Даже МВФ начал о чем-то задумываться: долгое время он заявлял, что «неравенство в доходах» способствует конкуренции, эффективности и динамике, а теперь он отметил, что 93% из дополнительного дохода, полученного в США в первый год экономического кризиса, способствовали обогащению только 1% населения. Это уже слишком даже для МВФ. Даже если оставить в стороне моральные выводы, как можно обеспечить развитие страны, если рост дохода полезен только небольшой группе, которая даже особо ничего не покупает, потому что у нее все есть? Кто-то должен тогда хранить их деньги или совершать с ними спекулятивные манипуляции, надувая пузырь совершенно паразитической финансовой экономики. Уже два года назад в исследовании МВФ было показано, что поощрение роста и снижение уровня неравенства суть «две стороны одной медали» [7]. Более того, экономисты отмечают, что промышленные секторы, зависящие от потребления представителями среднего класса, вынуждены выживать в мире, в котором глобальное требование — если не проводить суровой политики ограничений — предпочтительность товаров роскоши или финансовых продуктов.
По мнению апологетов глобализации, увеличение социального неравенства — последствие прежде всего слишком быстрого технологического развития: те, кто менее образован, менее мобилен, менее гибок и активен, остаются на обочине. Отсюда простой вывод: необходимо образование и подготовка для тех, кто вырвался вперед. В феврале в журнале «Экономист» была опубликована легитимизирующая нынешний порядок сказка, в которой политика и коррупция перестали быть персонажами: «Этот верхний 1% считает свой доход заслуженным — это награда умным людям со стороны глобализованной хай-тек экономики. На смену аристократии, тратившей деньги на "вино, женщин и песни”, пришла элита из бизнес-школ, представители которой и вступают в браки, и тратят деньги очень разумно: слушают лекции для высших управленцев, а детям выписывают журнал "Экономист”» [8].
Страх утратить статус
Итак, мудрость хороших родителей — тратиться в основном на чтение одного журнала, в котором объясняется, почему их богатство честно заработано… Но тут мы сталкиваемся с конкурирующими гипотезами. Например, богатство, которое не столько облагается налогом, сколько работает, способно направить некоторые из получаемых финансовых преимуществ в «благоприятных условиях» на создание этих самых благоприятных условий — иначе говоря, на консолидированную политическую поддержку. Можно сделать еще более удобными налоговые режимы, можно выручить большие банки, которые и выкупят все вклады, и вообще превратить государственный долг в новую инвестиционную возможность, при этом усилив давление на всех должников. Такое переплетение богатства и политики позволяет капиталу если не лучше работать, то еще меньше облагаться налогом. В 2009 году шесть из 400 лиц с самым высоким доходом в США вообще не платили никаких налогов, 27 платили налог меньше 10%, и никто из них не платил налог больше 35%.
Говоря кратко, богачи тратят богатство на то, чтобы усилить свое влияние, а свое влияние — на то, чтобы увеличить свое богатство. Как подводит итог Фукуяма, «во все времена элиты были способны защитить свое положение, оказывая влияние на политическую систему, уводя деньги в офшоры от налогов и передавая детям собственные возможности, создавая для них преимущественный доступ к институтам формирования элиты».
Машина неравенства изменила облик всей планеты: глобализованная экономика, в которой победителю достается все, национальные профсоюзы, отправленные к чертям, самые низкие налоговые ставки для самых высоких доходов. Есть 63 000 человек — 18 000 в Азии, 17 000 в США и 14 000 в Европе, имеющие более 100 млн долларов, — в сумме у них 39,9 трлн долларов. Поэтому «заставить богатых платить» — это уже не пустой призыв.
Экономическая политика, покровительствующая меньшинству, тем не менее почти не встречала сопротивления со стороны демократических форм правления большинства. Здесь мы видим явный парадокс. Один из самых известных судей в истории Верховного суда США, Луи Брандей, говорит об этом так: «Мы должны сделать выбор. Либо у нас демократия, либо у нас богатство сосредоточено в руках немногих. Нельзя, чтобы было и то, и другое». Настоящая демократия — не только соблюдение формальных требований (выбор из нескольких кандидатур, кабинка и урна для голосования). Она означает нечто больше, чем невольное участие в выборах, которые все равно ничего не изменят. Демократия — это всегда страсть, это всегда образованные избиратели, это всегда политическая культура, это право потребовать ответа за совершенное и привлечь к ответственности тех политиков, которые злоупотребляют своим мандатом. В знаменитом отчете, изданном Трехсторонней комиссией, консервативный политик Сэмуэль Хантингтон высказал соображение, что «эффективная работа демократической политической системы обычно требует определенной меры апатии и невовлеченности со стороны некоторых индивидов и групп» [9]. Неслучайно он сказал эти слова еще в 1975 году, во времена политического брожения, коллективного оптимизма, международной солидарности и социальных утопий. Его миссия теперь выполнена…
Трехсторонняя комиссия недавно отпраздновала сорокалетие своего существования, пригласив широкий круг гостей, включая бывших социалистических министров стран Европы (Питер Мендельсон, Элизабет Гийю, Дэвид Милибэнд) и политиков из Индии и Китая. Свою работу она может считать весьма успешной. В 2011 году два ее члена, Марио Монти и Лукас Пападимос, оба бывшие банкиры, были выдвинуты «тройкой» невыборных институтов — МВФ, Еврокомиссией и ЕЦБ — встать во главе соответственно итальянского и греческого правительств. Но избиратели, не достигшие еще требуемой «меры апатии», стали сопротивляться. Когда Монти попытался вынести решение тройки на всеобщий референдум, он потерпел сокрушительное поражение. Французский философ Люк Ферри так выразил свое разочарование: «Что больше всего печалит меня, демократа до глубины души: сколь упорно люди в эпоху кризиса выбирают если не худшее, то во всяком случае то, что искусно и профессионально скрывает от них истину» [10].
ЕС избавляется от электората
Самый простой способ избавиться от подобных разочарований — вообще не обращать внимания на решения избирателей. Евросоюз, дающий уроки демократии всей планете, сделал такие отказы одной из своих профессий. Неслучайно уже 30 лет как ультралибералы, которые держат под идеологическим прицелом США и Европу, черпают вдохновение из теории общественного выбора экономиста Джеймса Бьюкенена.
Эта интеллектуальная школа, в основе своей не доверяющая демократии как «тирании большинства», утверждает, что политические лидеры склонны жертвовать общим интересом (неотличимым от намерений лидеров бизнеса) ради удовлетворения своих клиентел и гарантирования своих перевыборов. Поэтому суверенитет этих безответственных лиц должен быть взят под строгий контроль. Для этого и нужны те механизмы принуждения, которые одухотворяют в наши дни европейский проект (независимость центральных банков, потолок бюджетного дефицита в 3%, пакт стабильности), а в США приводят к автоматическому избавлению от долга перед обществом (секвестры бюджета).
Невозможно предположить, что неолибералов могут остановить политики, учитывая, как осуществленные политиками экономические и социальные реформы идеально соответствуют требованиям делового мира и финансовых кругов. На самом верхнем государственном уровне такая конвергенция интересов дополнительно усилена чрезмерной представленностью во власти верхней прослойки среднего класса, представители которой могут с небывалой легкостью перемещаться между государственным и частным сектором. В такой стране, как Китай, где средний годовой доход составляет немногим больше 2,5 тыс. долларов на человека, в парламенте заседают 83 миллиардера. Это означает, что китайским богачам не о чем беспокоиться: к ним прислушаются на самом высшем уровне. По крайней мере, в этом американская модель вполне подошла Китаю, хотя за отсутствием президентских выборов Пекин еще не может распределять самые желанные места дипломатов и посредников среди самых щедрых доноров президентской кампании, как это делает Вашингтон.
Столкновение и конфликт интересов политиков и миллиардеров уже вышел за национальные границы. В бытность президентом Николя Саркози закрепил особые привилегии за жителями Катара (включая освобождение от налогов самых дорогостоящих покупок недвижимости). Катар в настоящее время пытается отблагодарить его созданием фонда для него лично. «То, что он бывший президент, не значит, что он должен стать монахом-траппистом», — заявил бывший министр внутренних дел Клод Геан, отстаивая это решение [11]. Такое восхищение чужой праведностью обычно по отношению к бывшим лидерам: Тони Блэр стал советником Моргана, бельгиец Жан-Люк Деан занимает высокую должность в «Дексиа», а итальянец Джулиано Амато ведет работу для «Дойче Банк». Как можно после этого отстаивать общее благо, да к тому же еще давать отпор нежелательным феодальным зарубежным режимам или финансовым институтам, которые и могут стать нашими будущими работодателями? Во все большем числе стран обе лидирующие парламентские партии вовлечены в это подсчитывание собственной будущей выгоды, и они становятся тем, что романист А. Синклер назвал «двумя крыльями одного коршуна».
«Демос» попытался проследить последствия тесных связей между правительственными чиновниками и экономической олигархией. Два месяца назад вышел детальный отчет о том, как «господство политики денежных масс и бизнеса подрывает экономическую мобильность в Америке» [12]. Вывод был такой: в вопросах социальной и экономической политики и трудового права самые богатые граждане пользуются теми преимуществами, которые недоступны большинству их сограждан. И, конечно же, богатые располагают огромными средствами, благодаря которым все их замыслы приносят плоды.
Мнения разошлись
Если 78% американцев считают, что минимальная зарплата должна индексироваться в зависимости от стоимости жизни и быть достаточной для того, чтобы не упасть ниже уровня бедности, только 40% тех, кто платит налог по самой высокой ставке, разделяют это мнение, равно как и хуже относятся к профсоюзам и к законам, поощряющим профсоюзную деятельность. Огромное множество людей хочет, чтобы богатство облагалось по той же ставке, что и труд, и считают наиболее существенной проблемой высокий уровень безработицы (так думают 33%), а не снижение дефицита бюджета (этим озабочены только 15%).
Какая группа победит? Минимальная зарплата утратила 30% реальной стоимости с 1968 года, нет ни одного закона, который облегчает создание профсоюза на заводе, вопреки обещаниям предвыборной кампании Обамы, труд облагается вдвое большим налогом, чем богатство (39,6% против 20%). Наконец, Конгресс и Белый дом соревнуются друг с другом в усердном сокращении бюджета, хотя уровень безработицы достиг уже рекордной точки.
Что, как не это, свидетельствует о влиянии богатых на государство и на политическую систему? Богатые активно участвуют в выборах, лучше всех финансируют избирательные кампании и, в частности, оказывают постоянное давление на политиков. Рост неравенства в США во многом связан с невысокой налоговой ставкой на богатство; а такое положение дел — отчасти результат лоббирования Конгресса, так что 71% совокупного налога идет на пользу только 1% самых богатых людей Америки.
Отказ от проведения активной политики занятости — другое проявление того же самого классового выбора, осуществляемого внутри той же самой олигархической системы. В январе 2013 года уровень безработицы американцев, принадлежащих по большей части к среднему классу, впервые достиг 3,7%. Тогда как для людей без высшего образования этот уровень составляет уже 12%, но эти люди и так бедны, и их мнение мало интересует Вашингтон — гораздо меньше, чем мнение бизнес-сообщества или мнение Шелдона и Мириам Адельсонов, семьи миллиардеров-республиканцев, потратившей на выборы в прошлом году больше, чем все население 12 штатов США. «В большинстве случаев, — как показывает исследование "Демоса”, — предпочтения подавляющего большинства американцев не оказывают практически никакого влияния на направления политики правительства».
«Вы хотите, чтобы я ушел в отставку? Скажите мне, если это так», — сказал публично президент Кипра Никос Анастасиадис директору МВФ Кристине Лагард, когда она потребовала немедленно закрыть один из крупнейших банков острова, который обеспечивает работой и доходами множество людей [13]. Французский министр Бенуа Амон также явно допускает ограниченность суверенитета его правительства, когда говорит: «Под давлением немецких правых были введены те строгие меры экономии, которые привели к росту безработицы уже по всей Европе» [14].
Правые или левые: ингредиенты одни
Приводя в действие те меры, вокруг которых и объединяется привилегированная власть богатства и выгоды, правительства всегда умело используют давление нерезидентного «электората», влияние которого объявляется неоспоримым: это «тройка», агентства кредитного рейтинга и финансовые рынки. Хотя национальные выборы формально и сохраняются, именно Брюссель, ЕЦБ и МВФ присылают свои «дорожные карты» новым лидерам, после чего обещания во время избирательной кампании можно с легкой душой похоронить. Даже «Уолл-Стрит Джорнал» вынужден был это признать в февральском номере: «Французы, испанцы, ирландцы, нидерландцы, португальцы, греки, словенцы, словаки и киприоты в той или иной мере голосовали против экономической модели объединения валют после того, как три года назад начался кризис. Но экономическая политика почти не менялась, всякий раз разочаровывая избирателей. Левые сменяли правых, правые приходили на место левых. На Кипре была даже борьба правоцентристов и коммунистов, но экономическая политика по большей части осталась той же: правительства продолжали урезать расходы и поднимать налоги. Проблема, с которой сталкиваются новоизбранные правительства, — в том, что они действуют внутри институтов Еврозоны. Национальные правительства вынуждены следовать макроэкономическим директивам, опубликованным Еврокомиссией. Все это означает, что сколь бы шумными и яростными ни были выборы, национальные правительства почти не имеют поля для маневра в экономической политике» [15]. «Создается впечатление, — печально замечает Бенуа Амон, — что левая политика или правая политика — это просто те же самые ингредиенты в немного разных пропорциях» [16].
Когда высокопоставленный чиновник из Еврокомиссии присутствовал на встрече своих коллег с главой французского казначейства, он потом делился впечатлениями: «Это было невероятно: они [Еврократы] вели себя как школьные учителя, объясняющие нерадивому ученику, что нужно делать. Просто удивительно, что директор казначейства все время сохранял хладнокровие» [17]. Эта сцена напоминает судьбу Эфиопии и Индонезии, когда лидеры этих стран вынуждены были стать администраторами тех санкций, которые МВФ решил наложить на их страны [18]. Теперь Европе предстоит попробовать ту же пилюлю: в январе 2012 года Комиссия в Брюсселе велела греческому правительству сократить бюджетные расходы на 2 млрд евро в течение пяти дней под угрозой штрафа.
Но никакие санкции не грозят президенту Азербайджана, бывшему монгольскому министру финансов, премьер-министру Грузии, жене российского вице-премьера или сыну бывшего колумбийского президента. Все они прекрасно выводят свое богатство, заработанное сомнительными способами или просто украденное, в налоговые гавани, скажем, на Виргинские острова, на которых зарегистрировано компаний в 20 раз больше, чем есть жителей. Или на Каймановы острова, где столько же хеджевых фондов, сколько и в США. Не нужно забывать и о том, что и в самой Европе есть Швейцария, Австрия и Люксембург, почему континент и оказывается невнятным сопряжением строжайшей финансовой политики и индустрии ухода от налогов.
Растущее давление
Но проницаемые границы не всех делают несчастными. Бернар Арно, владеющий роскошной недвижимостью во многих странах, находящийся на десятом месте среди самых богатых людей Земли, так объяснял, почему ему нравится, что демократические правительства утратили свое влияние: «Бизнес, особенно международный, получает все больше ресурсов, и в Европе он уже может тягаться с отдельными государствами… Реальное влияние политиков на экономическую жизнь в стране чем дальше, тем больше ограничено. К счастью» [19].
Напротив, давление на отдельные государства растет: его оказывают одновременно страны-кредиторы, МВФ, кредитные рейтинговые агентства и финансовые рынки. Жан-Пьер Жуйе, нынешний президент Общественного банка инвестиций (Banque Publique d’Investissement) еще два года назад говорил, что в Италии «рынки оказывают давление на демократический механизм. Это третья правящая сила, которая опирается в своих начинаниях на растущий долг. Неумолимо растущие проценты национального долга — это лучший инструмент политической воли рынка. Конечно, граждане восстанут против такой фактической диктатуры».
Но эта фактическая диктатура может опираться и на ведущие медиа, которые развлекают недовольных, уводят в сторону коллективный протест и персонализуют, и тем самым деполитизируют самые страшные скандалы. Поэтому нужна просветительская работа: нужно учить людей, показывать им, с помощью каких механизмов богатство и власть оказываются в руках меньшинства, контролирующего одновременно рынки и государства. Нужно напоминать людям, что правительство перестает быть легитимным тогда, когда социальное неравенство растет, когда ратифицируется отмена политической демократии, а национальный суверенитет предается в пользу вышестоящих организаций.
Каждый день мы видим, что люди отвергают нелегитимные правительства — у избирательных урн, на улицах, на рабочих местах. Но несмотря на суровый кризис они не доверяют альтернативным предложениям, либо считая, что их нет, либо думая, что тогда будет еще хуже. Так растет фрустрация и разочарование. И как необходим воздух перемен!
Примечания
↑1. Fukuyama F. The Origins of Political Order: From Prehuman Times to the French Revolution. N.Y.: Farrar, Straus and Giroux, 2011.
↑2. La Vie (Paris). 2011. 15 December.
↑3. Mak T. Unpaid Student Loans Top $1 Trillion // Politico. 2011. 19 October.
↑4. Frank R., Cook Ph. The Winner-Take-All-Society // Free Press. N.Y., 1995.
↑5. Delacroix G. L’Italie de Monti, laboratoire des ‘mesures Attali’ (Monti’s Italy: The Laboratory for ‘Attali Measures’) // Les Echos (Paris). 2012. 6-7 April.
↑6. India’s Billionaires Club // Financial Times (London). 2012. 17 November.
↑7. Income Inequality May Take Toll On Growth // New York Times. 2012. 16 October.
↑8. Repairing The Rungs On The Ladder // The Economist (London). 2013. 9 February.
↑9. Huntington S. The Crisis of Democracy. N.Y.: New York University Press, 1975.
↑10. Luc Ferry // Le Figaro (Paris). 2013. 7 March.
↑11. Chassany A.-S., Hall C. Nicolas Sarkozy’s Road from the Elysée to Private Equity // Financial Times (London). 2013. 28 March.
↑12. Callahan D., Mijin Cha J. Stacked Deck: How the Dominance of Politics by the Affluent Business Undermines Economic Mobility in America // Demos. Приведенный ниже материал взят из данного исследования.
↑13. Le FMI et Berlin imposent leur loi à Chypre (The IMF Lays Down the Law in Cyprus) // Le Monde. 2013. 26 March.
↑14. RMC. 2013. 10 April.
↑15. Dalton M. Europe’s Institutions Pose Counterweight To Voters’ Wishes // The Wall Street Journal. 2013. 28 February.
↑16. RTL. 2013. 8 April.
↑17. A Bruxelles, la grande déprime des eurocrates (In Brussels, the Great Eurocrat Depression) // Libération (Paris). 2013. 7 February.
↑18. См.: Stiglitz J. La preuve par l’Ethiopie // Le Monde diplomatique. April 2002.
↑19. Arnault B. La Passion créative: Entretiens avec Yves Messarovitch. P.: Plon, 2000.
Источник: Le Monde diplomatique
|
