Главная » 2016 » Ноябрь » 19 » «Засыпая, я думал, не воткнут ли мне зеки ложку в глаз» Монолог «активиста» из ИК-7 об установившихся порядках в колонии
«Засыпая, я думал, не воткнут ли мне зеки ложку в глаз» Монолог «активиста» из ИК-7 об установившихся порядках в колонии
10:28
https://meduza.io/feature/2016/11/14/zasypaya-ya-dumal-ne-votknut-li-mne-zeki-lozhku-v-glaz
Meduza 14:07, 14 ноября 2016
После публикации письма Ильдара Дадина о пытках и издевательствах в колонии ИК-7 «Медуза» получила много откликов от других людей, отбывавших там наказание. Они подтвердили слова Дадина и рассказали, что в издевательствах принимают участие не только сотрудники колонии, но и «активисты» — осужденные, согласившиеся помогать руководству в обмен на защиту от издевательств. Один из таких людей связался с редакцией «Медузы» и попросил рассказать свою историю — на условиях анонимности.
Н.
бывший осужденный, отбывавший наказание в ИК-7, Карелия (документ, подтверждающий судимость и место заключения, есть в распоряжении редакции)
В течение всего срока я работал активистом. По закону администрация не имеет право делегировать свои права осужденным с 2010 года, но на самом деле никуда актив не делся. Сотрудники сами не решат проблемы пятисот осужденных, вместо этого они общаются с десятком-полутора активистов. От актива руководство узнает, что происходит в колонии. Как сказал активист — так и есть. Это становится причиной спекуляций и вымогательств. Некоторые осужденные платят целыми блоками сигарет и пакетами с едой, лишь бы не иметь проблем.
Фото: Давид Френкель / Коммерсантъ Активистов набирают из числа тех, кому администрация условно доверяет. В Карелии не так много людей, и часто зек оказывается соседом, знакомым, а то и родственником кого-то из администрации. Во время приезда комиссий актив резко сокращают до нескольких человек, остальным говорят: сидите «в массе» и не высовывайтесь. А когда проверяющие уезжают, все становится на свои места.
За сотрудничество с администрацией активисты получают право не соблюдать распорядок дня: спать днем, пить чай в любое время, посещать тренажерку. Активистам разрешают мелкие поборы с зеков и не заставляют их убираться в отряде и на улице.
В каждом отряде есть старшина со своей командой: помощник, несколько шнырей-дневальных, каптерщик. Это актив отряда. Руководство поручает им обыски в тумбочках и личных вещах, проверку внешнего вида, разрешает им самостоятельно наказывать зеков, нередко — физически.
Есть линейщики (активисты, следящие за осужденными вне помещений колонии — прим. «Медузы») — это целая банда вымогателей. Они ищут нарушения, пишут доклады, дают «двушки» («двушка» — два часа дополнительных работ в выходные — прим. «Медузы») и прочее. Собирают дань с посылок, передачек, с покупок в магазине. Не заплатишь — дадут кучу «двушек».
Никто не жалуется. А что может рядовой зек, чаще всего неподкованный в юриспруденции? Всем вдалбливают с первых дней: «Не вздумай жаловаться, никто тебе не поверит, будет только хуже».
Все тяжелые работы поручают зекам, это выгодно и экономно. Чтобы была хоть какая-то видимость справедливости, руководство ввело систему «двушек»: ты провинился, но на тебя не будут составлять материалы, вместо наказания ты поработаешь на благо учреждения. Хотя, конечно, за нарушения вроде «улыбался в строю», «расстегнута пуговица», «погладил кота» (я сейчас серьезно!) никто не имеет права наказывать. Но здесь наказывают.
Работы крайне неприятны: в мороз, дождь или жару носить ведра с мочой из свинарника, грузить в мешки свиной навоз для руководства (у них же дача, сезон), перевозить в тележках тонны угля. Без остановки, без отдыха. Иначе ШИЗО.
Больше всего с активистов спрашивает оперативный отдел. У них куча отчетности, в том числе, о нарушениях. По ним есть нормы: если получилось меньше [нарушений] — значит, оперативники что-то не выявили, если больше — значит, зеки расслабились. Но все отчеты — это фикция, объяснительные от имени осужденных пишет актив. А иногда актив вместе с операми целые преступления раскрывают. Активист что-нибудь придумает, опер додумывает и выложит заместителю начальника, тот от себя добавит и бежит с докладом к Коссиеву.
Активисты выбивают явки с повинной. Опера со свободы связываются с местными: «Такой-то совершил еще то и то. Но доказательств нет, а он упирается». Осужденного под каким-нибудь предлогом помещают в ШИЗО, а там прессуют, бьют. Кстати, изнасилований как таковых нет. Это блеф. Осужденный, которого приводят в камеру (по рассказам осужденных, во время пыток сотрудники колонии приводят человека, который якобы будет насиловать заключенного — прим. «Медузы») — это уборщик ШИЗО, один и тот же человек.
В результате зеку — срок, местным операм — премию, а тем, кто на свободе — закрытый висяк. Я думаю, в Карелии один из самых высоких показателей «осознания» вины в колониях. Это, естественно, в плюс руководству.
Как я стал активистом? Когда приехал в колонию, меня сразу отправили в ШИЗО. Там не били, разговаривали очень вежливо. Таскали по кабинетам, где все, как один, твердили, что у меня плохие статьи, УДО не светит, и с утра до вечера я буду убираться. Потом сказали, что «есть вариант». Я очень хотел домой. Грезил буквально. Да и жить, как все, не хотел, конечно. А они боялись, что я жаловаться начну. Там вообще боятся тех, за кого родные переживают, звонят, кто с адвокатами, кому не грозит жить в Карелии дальше.
Было неприятие того, что я помогаю сотрудникам в их грязной работе. Чтобы справиться с этим, вспоминал своих родных, семью. Думал о том, что нужно выжить и не потерять здоровье. Я понимал, что выживаю за чужой счет, что именно об этом писал Солженицын; я буквально чувствовал связь времен. Рассказать о том, что было в колонии — это самооправдание, практически единственное, что я могу теперь сделать. Когда я увидел, что написал Дадин, и как недоверчиво к этому отнеслись люди, я понял — надо сказать.
Обычные зеки ненавидят активистов. Я это всегда чувствовал и, засыпая, думал, не съедет ли у кого-нибудь из зеков крыша, и не воткнут ли мне ночью ложку в глаз. Ненавистные им уборки, двухчасовые проверки на морозе, отработки — я ничего этого [вместе с ними] не испытывал. Мне и бирку пришьют, и робу постирают, и погладят ее. В любое время нарежут бутербродов и согреют чай. А они даже пакетиком чая поделиться друг с другом не могут.
К обычным зекам я по-разному относился: кого-то недолюбливал, кого-то жалел, кому-то старался помогать: пустить в помещение погреться, попить чаю в холод, сходить подписать заявление у Коссиева. Кто исправно платит, тем выбиваешь поощрения, кому помогаешь — тоже.
Активисты — это чаще всего униженные зеки, которые стремятся доказать, что они что-то могут. Другая часть — те, кто хочет курить, сладко есть и ни хрена не делать. Хуже всего, если это просто садисты, по наклонностям. Я со всеми работал. Как говорил один линейщик: «Здесь каждый сам решает, будет ли он в стаде животных или будет главным животным в стаде». Очень метко и емко.
