https://snob.ru/selected/entry/114465
Андрей Мовчан /
04.10.16
Дискуссия о том, можно ли демонстрировать что бы то ни было публично (детское тело или половой акт — лишь самые яркие примеры таких демонстраций), упирается вовсе не в социальные нормы относительно тех или иных аспектов общественного поведения — эти социальные нормы невероятно подвижны — и, уж конечно, не в реальные риски провокации антиобщественного поведения подобными демонстрациями. Этот вопрос глубже — и значительно важнее. Он — отражение различий в позиции по вопросу о роли и значении личности в обществе, о соотношении личной ответственности за свое поведение и общественной — за поведение индивидуума.
Вопрос, кто такой индивидуум: самостоятельная личность, отвечающая за свои действия, или жертва обстоятельств и соблазнов, за которую отвечает общество, не имеет истинного ответа, но мнение общества по этому поводу кардинально изменяет его структуру, систему ценностей и поведения и в конечном итоге влияет на возможность прогресса и гуманизации.
В любом человеческом обществе есть индивидуумы как первого, так и второго типа, и конечно, все промежуточные варианты. Разница между обществами состоит не в свойствах их членов, а в общепринятом мнении о них. Условно по ответу на этот вопрос все общества можно разделить на общества признанной личной ответственности, так сказать, «общества взрослых», и общества сниженной личной ответственности, «общества детей» (впрочем, и тут присутствует весь спектр, так что скорее правильно говорить о обществах большей или меньшей ответственности). Фото: ИТАР-ТАСС В обществах большей ответственности считается, что индивидуум не может оправдывать свои действия чьей-то провокацией — он сам и только сам отвечает за себя. Для него не может быть связи между увиденным порнофильмом и последующим изнасилованием, фотографией голого ребенка и развратными действиями с несовершеннолетним, как не может быть оправданием воровства плохо лежащий кошелек, а оправданием хулиганства и агрессии — просмотр фильма про варварское средневековье или бравого боевика.
В обществах низкой ответственности индивидуума надо оберегать. Ему нельзя демонстрировать ничего: ни голых детей (побежит соблазнять), ни сигареты в магазине (начнет курить). Да что уж там — нельзя демонстрировать слабость (не удержится, проявит силу). Нельзя демонстрировать богатство, счастье, выделяться любым образом — вызовешь зависть, а это уже оправдывает любые действия по отношению к тебе.
В логике общества низкой ответственности в паре «насильник — жертва» жертвами являются оба: она — жертва насилия, он — жертва обстоятельств, не способная бороться с провокацией. Женщина, пострадавшая от насилия, обычно обвиняется именно в демонстрации — в том, что «не так была одета», «не туда зашла», «не так смотрела» и пр. «Сама виновата» — тезис, предполагающий неспособность насильника отвечать за свои действия вне зависимости от внешних обстоятельств. Женщина, оказывающая сопротивление насильнику и наносящая ему серьезный ущерб, осуждается в таком обществе не меньше, чем сам насильник, ведь, по мнению общества, они в равной степени спровоцировали друг друга.
Общество детей нуждается в родителях — и начинает выступать в роли коллективного родителя. Члены общества низкой ответственности обязательно проявляют экспансивные паттерны: вместо того чтобы определять свое поведение, они агрессивно стремятся определять поведение других. В сущности по поводу любой демонстрации они делятся на две категории: одни агрессивно протестуют против демонстрации, уверяя, что она провоцирует преступников; другие активно протестуют против первых, заявляя: «Вы сами латентные преступники, поэтому боитесь демонстрации».
В обществе большей ответственности внимание обращено на себя. Одни говорят: «Я не буду это демонстрировать, я считаю это опасным (некрасивым, неуместным, непривлекательным) / я не пойду смотреть на эту демонстрацию, мне она не нравится», тогда как другие, наоборот, демонстрируют и/или идут смотреть. Нормой такого общества является ненавязывание: то, что вызывает противоречивые мнения, демонстрируется «для своих», с возможностью для оппонентов не участвовать; однако рамки демонстрации, принимаемой за норму, достаточно широки, хоть и не бесконечны. В обществе низкой ответственности рамки нормы крайне сужены, при этом выход за эти рамки все время навязывается: демонстрации (прошу прощения за тавтологию) намеренно демонстративны, будь то выставка ню под открытым небом, танцы в церкви, камингауты с мельчайшими подробностями или аляповатая роскошь дворцов, лимузинов и ювелирных украшений.
Неспособность сохранять верность базовым принципам перед лицом обстоятельств является нормой для культуры общества низкой ответственности. В нем жалеют пьяниц — они пьют «от жизни». В нем оправдано воровство и мздоимство, как и насилие — «кто ж устоит». В нем соглашательство с властью — норма, вне зависимости от того, чего требует эта власть. В нем проблема — повод обратиться «к царю-батюшке», а не действовать, в нем от государства ждут обеспечения, нравоучения и спасения и его же клянут за все неприятности и невзгоды. В нем никто не скажет «дайте жить и работать, не мешайте нам» — напротив, вся жизнь в нем протекает между «держите меня семеро» и «подайте Христа ради». Общество низкой ответственности предполагает в своих членах, равно как и в других обществах, естественность проявления зла и покорность низменным страстям. В таком обществе основной концепцией объяснения мира является теория заговора, основным способом обеспечения безопасности — сила (от других — собственная сила, от себя, что еще более важно в таком обществе, — сила государственного принуждения, последняя принимается с радостью, так как избавляет от ответственности).
Снятие с себя персональной ответственности в обществах такого рода является характерной разновидностью психологической «игры». Разумеется, такое общество встречает в лице государства (элиты, власти) «дополнительного игрока»: власть с удовольствием становится «дедушкой-патриархом», обеспечивая себе выгодный контроль над индивидуумами-детьми через контроль над «родителем» — обществом. Навязывая отказ от демонстрации и одновременно эпатажно демонстрируя себя, поощряя инфантилизм и иждивенчество и одновременно практикуя гиперконтроль общества и вседозволенность элиты, власть приучает общество к его неспособности за себя отвечать, принимать решения, выбирать свою судьбу и, в том числе, ту же власть. Важную роль в таком процессе играет внедрение избыточного числа правил, обрядности и в том числе обрядовой религиозности.
Обрядовая религиозность является естественным свойством общества низкой ответственности и важной частью системы управления заведомо неспособными на самоуправление субъектами. Не удивительно, что в обществах, в которых сильна обрядная религия, именно она становится центром борьбы за «соблюдение правил», борьбы, ведущейся, однако, только с провокацией, а не с самим действием, эти правила нарушающим. Строгая одежда, сокрытие тела, раздельное моление и принятие пищи, запрет на прямой взгляд, на нахождение в одном помещении за закрытыми дверьми, по версии авторов, призваны защитить от преступления, но параллельно вызывают ощущение пребывания в обществе маньяков, которые не способны думать о Боге, если рядом женщина, а уж если увидят голую женскую ногу — потеряв рассудок, бросятся насиловать.
С другой стороны, содержание свода норм и правил общественной морали, в том числе промотируемых обрядовой религией, не имеет для власти, ее насаждающей, почти никакого значения, как не имеет никакого значения, куда и когда маршируют на плацу солдаты: цель строевой подготовки, как и религиозных систем, состоит в обеспечении контроля сознания и действий подопечных, в возможности управления их поведением в нужный момент. Нет ничего удивительного в том, что находится православный активист, который, выслушивая с амвона проповеди о всепрощении и миролюбии, жестоко бьет хрупкую женщину, безобидно стоящую с плакатом у здания суда: он привык не отвечать за свои действия, а выполнять прямые или скрытые приказы, особенно если они совпадают с его желаниями. В этом смысле и строгости одежды, и ограничения контакта мужчины и женщины, и обрядовые нормы питания, и запреты на изображение чего бы то ни было служат вовсе не пресечению провокации насилия, а общей дисциплине и выработке готовности к исполнению любого нового приказа и правила.
Не потому ли, что избыточные правила и ограничения служат на самом деле не спасению потенциальных жертв, а инфантилизации общества и закреплению контроля над ним, охранители так удивительно избирательны в своих ограничениях? Чем, в сущности, отличается идея о том, что закрытая (вход 18+ и по билетам) демонстрация откровенных фото детей провоцирует педофилов, от идеи, что демонстрация товаров на прилавке провоцирует клептоманов, парковка машин на улице — угонщиков, ношение кипы — антисемитов и пр.? Отличие только в том, что выставку легко закрыть и тем самым проявить охранительство, послать лишний раз сигнал обществу, что оно не готово отвечать за себя; но попробуй запретить товары на прилавках или машины у бордюра (кипу, кстати, в ряде мест в свое время запретить пытались, причем именно под таким предлогом — чтобы не провоцировать антисемитизм; но вспоминать об этой практике сейчас считается неудобным).
Разумеется, члены обществ низкой ответственности сами по себе мало отличаются от членов обществ высокой ответственности. Но история вместе со статистикой беспристрастно сообщают: в обществах, где толерантность к демонстрации высока, количество преступлений, которые можно было бы атрибутировать как спровоцированные, намного ниже. Само по себе охранительное поведение и запрет на демонстрацию мало что меняют — человек не только без труда находит способ получить провокативный стимул (разве сложно найти порнографию, включая детскую, даже в самом жестком обществе?), но и обладает изрядной способностью к фантазированию, которая в большинстве случаев внешний стимул вполне заменяет. Но в обществах свободного демонстрирования с преступника не снимается часть ответственности, жертва не обвиняется обществом в провокации — и это формирует поведение, не позволяя человеку распускаться. Ответственность ставит потенциального преступника в заведомо более невыгодное положение, увеличивая его риски: вероятность того, что жертва окажет активное сопротивление, что заявит в полицию, что полиция всерьез займется делом, что суд будет достаточно суров, значительно выше.
Но и это не все. Общества низкой ответственности порождают намного меньшее число индивидуумов, способных и готовых создавать позитивные изменения, снижают творческий потенциал населения, замедляют гуманитарный и экономический прогресс. Системы управления в таких обществах строятся не на эффективном целеполагании и инициативе, а на административном управлении действиями, которое никогда не бывает эффективным. Не стоит ждать от таких обществ более быстрого развития науки или массовой культуры, более качественного производства, чем от обществ высокой ответственности. В ХХ веке было достаточно много примеров того, как общества, принявшие повышение ответственности и либерализацию демонстрации, совершали резкий скачок в развитии.
Платой за более высокий уровень преступности и отставание в развитии, по мнению власти, контролирующей общество более низкой ответственности, должна стать управляемость, приносящая стабильность. Но и здесь ситуация сложнее. Таким обществам в большой степени свойственно групповое мышление, отказ от индивидуального анализа ситуации. Следствием насаждения идеи низкой ответственности является снижение ощущения индивидуальной ответственности за свои действия, трансформирующееся в легкость принятия существенно больших рисков, нарушения закона, действий в составе толпы, в том числе против власти. Не только высокий уровень преступности, но и массовые волнения, беспорядки, революции — приметы в первую очередь обществ низкой ответственности, живущих в рамках диктата множественных ограничений, в первую очередь — ограничений демонстрации.
Все рассуждения об ответственности, принимаемой индивидуумом и делегируемой обществом, как в магическом кристалле, отражены у великого Достоевского в «Преступлении и наказании». Дилемма «тварь я дрожащая или право имею», ложно понимаемая Родионом Раскольниковым как предмет ответственного выбора, всего лишь отражает два полюса морали общества низкой ответственности. Достоевский предвосхищает кульминацию исторической эпохи — момент, когда Раскольников — общество, окончательно лишенное и чувства ответственности и права на нее, нанесет смертельный удар старухе — царской России, которая считала себя вправе ссужать само право жить под слишком высокие проценты. В реальном мире ответственность нельзя с себя снять, даже если тебя убеждают в обратном: история голосом Порфирия Петровича всегда скажет: «А кто убил? Вы и убили, батенька!» В романе Достоевский оставляет надежду на исправление Раскольникова. Но почти столетняя большевистская каторга мало что изменила в нашем обществе — оно все так же стремится к патриархальной власти, родительской общине и безответственности индивидуума, боится демонстрации, агрессивно учит всех жить и само никак не может научиться. В этом смысле сегодняшним местоблюстителям коллежской секретарши Алены Ивановны стоило бы перестать потакать тем, кто уже решил, что «право имеет» — пока на закрытие выставок, обливание краской фотографий и избиение протестующих женщин. Раскольников на свободе или обретет ответственность за себя, или рано или поздно найдет подходящий топор для власти.
