http://www.rosbalt.ru/blogs/2014/06/14/1279748.html
14/06/2014 00:13
Смена власти в Киеве, произошедшая в результате действий наиболее активной и недовольной части общества, в очередной раз поставила вопрос о будущем российского политического устройства. Сейчас в России нет нормальной, конструктивно работающей оппозиции, а без нее эффективное управление страной оказывается невозможным. Как долго это может продолжаться? До полной смены поколений, затронутых советской властью? Или есть и какие-то другие варианты? Если да, то как произвести реформы наименее деструктивным путем?
В российском прошлом, общем с украинским, этот вопрос уже стоял — в очень похожих обстоятельствах.
Удивительное ощущение абсолютной цикличности нашей истории вызывают "Воспоминания" Павла Милюкова – одного из наиболее влиятельных политиков, оппозиционных царскому режиму, лидера партии конституционных демократов (кадетов), члена Государственной думы, неоднократного кандидата в правительство общественного доверия, которое пытались создать Столыпин и Витте, наконец, одного из ключевых министров Временного правительства… Многие в России считали, что именно неспособность Милюкова и его соратников-кадетов пойти на компромисс с царским правительством и попробовать преобразовать самодержавие мирным путем привела к революции и тотальному хаосу. Милюков с жаром опровергал эту точку зрения, доказывая, что Витте и Столыпин сами виноваты. Однако, даже читая самого Милюкова, невозможно не поставить его позицию под сомнение.
Формирование первой Думы — представительного органа власти, которого так долго добивалась российская дореволюционная общественность, проходило по законам, принятым самодержавием. Тем не менее, в Думе раз за разом собиралось оппозиционное большинство. Превратить парламент в фиговый листок, прикрывающий самодержавие, властям никак не удавалось. Выборы проходили честно, и сделать с этим царский режим ничего не мог. Приходилось разгонять очередную непокорную Думу, менять избирательный закон и… убеждаться, что опять ничего не вышло.
Госдума начала XX века определенно была куда самостоятельнее и представительнее нынешней — она раз за разом отказывалась действовать в определенных самодержавием рамках и требовала принятия конституции, защищавшей права всех граждан и ограничивавшей чиновничий произвол. Представить нынешнюю нашу Думу всерьез оппонирующей правительству совершенно невозможно. И вряд ли кому-то придет в голову назвать это прогрессом.
Политические реалии за сто лет, конечно, изменились. Но, если абстрагироваться от оригинальных названий и рассмотреть ситуацию в общем, то мы увидим удивительное сходство между "тогда" и "сейчас". Авторитарная власть, опирающаяся на человека, убежденного, что он осуществляет божий промысел. Либеральная оппозиция, ненавидящая российскую власть, да и вообще повернутая в сторону более культурного Запада. Революционная или, если угодно, экстремистская оппозиция, делающая ставку на силовые действия и нелегальные методы борьбы. Наконец, правые экстремисты, подкармливаемые правительством в надежде, что они остановят левых экстремистов.
Остался неизменным, увы, и тон абсолютной нетерпимости всех по отношению ко всем. Это не сограждане с другой точкой зрения, а мерзавцы, враги, в лучшем случае, ослы… Казалось бы, сто лет прошло. В культурах многих стран отношения в разных сферах жизни сейчас отграничены друг от друга: там можно спорить до хрипоты о политике на телешоу, а потом мирно пойти играть в боулинг и пропустить по кружке пива. Однако для России по-прежнему характерна диффузная культура отношений, когда отношения из одной сферы (скажем, идеологически-политической) легко перекочевывают в частную, и человек, с которым вы по-разному смотрите на будущее страны, превращается в тотального врага — и как сосед по гаражу, и как партнер по пиву.
Такую особенность национального менталитета определенно лучше изжить – целее будем. Человек может видеть или чувствовать ситуацию по-другому и не быть "козлом" или "хамелеоном". И это может быть его собственное мнение, не проплаченное ни Кремлем, ни Госдепом. Тот или иной взгляд складывается на основе личной истории, в том числе истории семьи, опыта встреч с разными людьми. Зачастую запомнившийся с детства неприятный сосед-приватизатор или, напротив, оголтелый коммунист определяют наш взгляд на политические течения иррациональным образом.
В царской России начала прошлого века тоже было много ненависти. Читая Милюкова, с изумлением обнаруживаешь, что терроризм тогда воспринимался как нечто обыденное. Министров внутренних дел социалисты-революционеры убивали одного за другим. Просвещенное общество радовалось – одним реакционером меньше! Вот, например, как интеллигентный и образованный конституционалист Милюков описывает новость об убийстве министра внутренних дел Плеве: "…Плеве взорван бомбой по дороге к царю с очередным докладом… И эта "крепость" взята"… "Радость по поводу его убийства была всеобщей". Другой конституционалист Струве писал в газете: "С первых же шагов преемника убитого Сипягина (предыдущего убитого министра) назначенного на его место два года тому назад, вероятность убийства Плеве была так велика, что люди, понимающие политическое положение и политическую атмосферу России, говорили: "Жизнь министра внутренних дел застрахована лишь в меру технических трудностей его умерщвления". Нелегко, надо думать, работалось царским министрам в такой обстановке. И наиболее здравомыслящие из них пытались войти в коалицию с умеренной оппозицией. То есть – с конституционными демократами, партией, наиболее широко представленной в первой Думе.
Ключевым вопросом предреволюционной России было формирование правительства, представляющего общественное мнение, оформленное через думское большинство. Такое правительство должно было заменить прежнее, назначаемое царем, и постепенно перетащить центр принятия решений от царского двора в кабинет министров, подотчетных Думе.
Увы, сам Николай II не был человеком, понимавшим реальный расклад сил и способным к осознанным переменам. Однако премьеры его правительства Витте и Столыпин, а также близкий к царю петербургский градоначальник Трепов раз за разом пытались войти в переговоры с лидерами общественности, чтобы создать-таки правительство общественного доверия. Сколько было списков, потенциальных министров, обсуждений! В ходе этих переговоров, по сути, решалось, будут ли в России осуществляться планомерная политическая модернизация и демократизация, или ситуация скатится к бунту, революции и новому авторитарному режиму.
Очень поучительно читать описание этих переговоров и понимать, к чему порой сводились разногласия сторон.
Например, один из более чем умеренных общественных деятелей, сначала октябрист, а позже мирнообновленец Шипов, которому Столыпин и Николай II предложили сформировать правительство общественного доверия, пытался заручиться поддержкой влиятельного конституционного демократа Муромцева, председателя первой Думы, и услышал в ответ: "По мнению С. А. (Муромцева ) в виду господствующего в стране возбужденного настроения в широких кругах населения и воспитанного в обществе политикой правительства вообще отрицательного отношения к государственной власти никакой состав вновь образованного министерства при переживаемых условиях не может рассчитывать в ближайшем времени на спокойную и продуктивную государственную деятельность, и не сможет сохранить свое положение более или менее продолжительное время. Неизбежны революционные вспышки, против которых правительство будет поставлено в необходимость принимать строгие репрессивные меры и это вызовет несомненно недовольство в общественных кругах и лишит власть необходимой ей поддержки со стороны общества". То есть речь шла о нежелании рисковать своей репутацией и марать руки правительственной работой в нестабильной политической системе.
Другой пример: Столыпин вел переговоры с Милюковым и просил его сказать в Думе слово в осуждение политического терроризма. Милюков отказался, ссылаясь на политическую тактику партии и угрозу потери голосов. Столыпин попросил тогда хотя бы осудить политические убийства в передовице кадетской газеты. Милюков снова отказался – боялся себя этим дискредитировать в глазах общественности. Столыпин попросил в таком случае разместить хотя бы неподписанную Милюковым передовицу. Милюков обещал подумать. Столыпин подчеркнул, что от этого будут зависеть его дальнейшие действия, потому как ему нужно доказательство – кадеты не поддерживают террор. Милюков пошел советоваться к партийному патриарху кадетов Петрункевичу и получил гневную отповедь: "Никоим образом! Как вы могли пойти на эту уступку хотя бы условно! Вы губите собственную репутацию, а за собой потянете и всю партию…. Нет, никогда! Лучше жертва партией, нежели ее моральная гибель…". То есть Столыпин, которого самого пытались взорвать прямо в его доме и взрывом изувечили дочь, воспринимал осуждение бомбометателей как потерю репутации. Вот такая атмосфера царила в благостной, по мнению некоторых, дореволюционной России...
Статья, осуждающая политические убийства, написана не была, и Столыпин был вынужден сделать соответственные выводы. Впрочем, недалек был год, когда и сам он был убит в киевском театре в присутствии царя.
Наверняка царскому окружению не очень-то хотелось идти на союз с людьми из чуждой среды, однако, как заметил в беседе с Милюковым близкий к Николаю II Трепов, когда дом горит — приходится и с пятого этажа прыгать. Беседа двух деятелей была посвящена все тому же вопросу – созданию ответственного министерства из людей, пользующихся доверием общественности. И опять – ничего. Образованная общественность (интеллигенция) требовала всего сразу и не хотела, чтобы в правительство вошли представители старого режима, которые, собственно, и инициировали процесс. Общественность была щепетильна в отношении своей безукоризненной репутации и думала об этом куда больше, чем о судьбе страны.
Конечно, если бы тот же Милюков знал о будущей революции, большевизме и всем за этим последовавшим, он был бы куда сговорчивее, гибче, дальновиднее. Но он ничего подобного даже предполагать не мог. С интеллигентских позиций левые экстремисты казались морально намного предпочтительнее правительства, связанного с правым шовинистически-религиозным экстремизмом. Люди в картузах, чуйках и косоворотках, выходившие на патриотические молебны с хоругвями, – в описании Милюковым этой части общества читается брезгливое презрение, унаследованное, кстати, и нынешней российской интеллигенцией. "Мужички" все равно с будут с царским правительством, и никаких реформ и модернизаций не хотят — распространенное убеждение того времени. Один из вождей этих слоев Пуришкевич рассылал через свою газету указания, когда выходить на молебны и шествия, демонстрируя поддержку армии и крестьянству. Эти две массовые силы виделись как незыблемая опора царизма. Потому, наверное, демократическая интеллигенция и полагала, что ее моральный долг — поддержать немногочисленных тогда еще левых, пусть и действовавших террористическими методами, но ведь противостоявших такой махине!
Выбор высокообразованной демократической проевропейской интеллигенции был сделан: не пытаться скооперироваться с поневоле вынужденным к этому царским правительством, чтобы давить на него изнутри, маленькими шажками двигаясь к реформам — а стремиться сохранить репутацию, ориентируясь скорее на союз с левым экстремизмом, пусть и применяющим террористические методы, но во имя светлых целей. Наверное, в глубине души кадеты полагали, что не стоит соглашаться на частичное участие в управлении страной, когда вскорости можно будет получить всю полноту власти.
Царское правительство, лишенное опоры в образованной и продвинутой части общества, в итоге пало. Конституционные демократы во главе с Милюковым решили, что пробил их час. В результате долгожданной буржуазной революции в России возникло Временное правительство. Оно видело свою функцию в том, чтобы поддерживать в стране временный порядок – до созыва Учредительного собрания, где представители всех регионов, народов и слоев решат ключевые вопросы и определят, какой России быть дальше. (Постановка вопроса прямо как у одного нашего нынешнего видного оппозиционера: пусть народ сам решит.) Вопрос о монархии, кстати, тоже не был закрыт: великий князь Михаил отрекся от престола, переданного Николаем, до решения Учредительного собрания. Позиция его была такова: если народ проголосует за монархию, он готов вступить на престол.
Тут и начались сюрпризы. Компетентное и высокообразованное правительство оказалось неспособно управляться с разбуженной энергией масс. Немалую роль в этом сыграл и глубоко ошибочный выбор главы правительства и одновременно министра внутренних дел князя Львова — земского деятеля с безупречной репутацией, воспевавшего демократическую душу русского народа на все лады. Репутация и чистые руки оставались основополагающими для демократических интеллигентских кругов. Князь Львов – идеалист до мозга костей — не видел российской реальности в упор и действовал, исходя из гипотетических соображений. Правительство демократической интеллигенции решило немедленно откреститься от старой системы власти, скомпрометированной непорядочными людьми и их аморальными действиями, так что Львов уже 5 марта разослал распоряжение на места: "Устранить губернаторов и вице-губернаторов от исполнения обязанностей". Вместо них предлагалось передать власть председателям губернских земских управ, которые совершенно не были к этому готовы и не имели никаких связей с аппаратом управления. Возникла ужасная неразбериха, люди с мест повалили в центр за инструкциями. Перепуганный Львов заявил, что это "старое мышление", и пусть народ на местах сам решает, как все устроить и кого куда назначить. Народ сначала опешил, но тут же нашлись те, кто решил воспользоваться ситуацией…
В условиях наступавшего повседневного хаоса, усугублявшегося участием России в Первой мировой войне, строгое соблюдение процедуры подготовки Учредительного собрания становилось все более абсурдным: России было срочно необходимо уверенное в себе и решительное правительство, способное на жесткие действия по наведению порядка. В конце концов, Львов принужден был признать поражение. Он указывал на "неодолимость" трудностей именно из-за того, что "правительство отказалось от старых насильственных приемов управления и от внешних искусственных средств поднятия престижа власти". Далее Львов отмечал, что по мере перехода "к менее сознательным и менее организованным слоям населения" развиваются "насильственные акты и частные стремления, грозящие привести страну к распаду внутри и к поражению на фронте". Подведя этот вполне адекватный итог деятельности своего правительства, Львов отдал власть человеку, как ему казалось, более решительному – Керенскому. Но и тут он ошибся. Керенский был трибуном и позером, но не организатором и стратегом.
Тем временем левые экстремисты, недавно еще бывшие в меньшинстве и разрозненные, быстро организовались и превратились в новую силу, не обремененную заботой о репутации и чистых руках. Эти люди умели использовать энергию масс и не сомневались, что имеют на это право. Они не были озабочены идеей пропорционального представительства разных слоев, регионов и народов, а просто хотели взять всю власть себе.
В России наступила новая эра? Отнюдь нет, все вернулось к авторитаризму — просто его наполнение стало другим. Воспроизвести авторитарное устройство было куда легче, чем построить государство на новых принципах, как мечтала просвещенная интеллигенция.
Современная Россия тоже стоит перед вызовом демократизации и дебюрократизации, введения общественного контроля и создания правительства общественного доверия. Сейчас на волне оживления имперских чувств эти проблемы вроде как отступили в тень. Однако все вернется на круги своя очень быстро. И тогда опять остро встанут извечные российские вопросы — о модернизации государства, о сотрудничестве различных политических сил, о терпимости друг к другу. О желании и готовности жить в одной стране, в конце концов. А ответов снова не окажется — как и в начале XX века.
Татьяна Чеснокова
Подробнее: http://www.rosbalt.ru/blogs/2014/06/14/1279748.html
